Девица, между тем, снова появилась, на этот раз с большим мешком. Отправив зеркалу воздушный поцелуй, она произнесла:

— Спасибо, маменька!

Пётр Сергеевич наблюдал с восторгом, как розовое привидение тащило к выходу мешок. Который не всякий грузчик согласился бы взять на спину!

Неожиданно, у самой двери, девица остановилась, бросила мешок на пол и снова хлопнула себя по лбу. Что ещё она забыла сделать? Её платье было с пояском, на пояске — букетик, а под букетиком притаились две бутылочки: зелёная и красная, обе на серебряных цепочках. Глотнув из красненького пузырька, барышня вдруг перестала быть прозрачной, приобрела вполне плотский вид. Затем она снова взвалила мешок на плечи и, наконец, покинула флигель.

Пётр Сергеевич подкрался к шкафу. Тот оказался пуст! Надо было срочно проследить за «маменькиной дочкой», пока та где-нибудь не спряталась.

А девица и не собиралась прятаться. Стояла посреди двора в лунном свете, как розовая фея или сошедший на землю ангел, и вертела головой, словно бы ища кого-то. Мешок лежал на земле чуть поодаль.

— Скажите, — обратилась она к графу, — вы работаете при этом монастыре?

— Так точно-с…

Пётр Сергеевич облегчённо вздохнул. Барышня-призрак не догадалась, откуда он вышел, а значит, не почувствовала слежки. «Хоть и потусторонняя она гостья, а элементарного чутья не имеет! — подумалось графу. — Стало быть… её сверхъестественные таланты испаряются, лишь только она отхлебнёт из красного пузырька!.. А зелёное снадобье? Нешто имеет обратное действие? А иначе как ей возвращаться к маменьке…»

Осталось выведать, насколько барышня внушаема. Граф направил на неё своё магическое око. Подействовало! Феюшка зарделась, покачнулась, схватилась за его плечо — чтобы не упасть. Дыхание сделалось прерывистым и шумным, отнюдь не ангельским.

Хотя Пётр Сергеевич и усвоил болотную теорию, ещё там, в деревне, от колдуньи, однако же, не сразу сообразил, что та барышня, должно быть, тоже болотнянка. Ведь Санкт-Петербург расположен на топях! И все его призраки, смущающие жителей дворцов и бедных подвалов, все как есть, болотного происхождения. А коли обрела плоть девица, стало быть, она, так же как и граф с Авдотьей, послана к людям на поиски счастья… Бог в помощь! Не так-то легко найти истинное счастье среди насельников безумного и алчного мирка. — Как зовут вас, юноша? — спросила розовая фея-ангел.

— Неважно, я чернорабочий, нам запрещено знакомиться. А вот касательно монастыря, считаю своим долгом внести ясность: это не монастырь, сударыня…

— Ха! А что же?

— Это школа для девиц.

Пётр Сергеевич хотел добавить: «казарменного типа», но сдержался. Дабы не спугнуть неведомую птицу, прибывшую в Смольный из более благополучного болота, чем его родное. Если в то место можно возвращаться, то оно куда более таинственное, чем все известные ему болота, обречённые на высыхание. Обитатели Имперского Болота, вероятнее всего, общаются с влиятельными потусторонними владыками.

— Вам, барышня, может быть, воспитательницу позвать?

— Если это и вправду школа при монастыре, позовите кого-нибудь из бонн!

Граф сделал, как ему велели. Он был уверен, что самозванка, одетая не по форме, сразу же будет выгнана, и мысленно готовил укрытие для неё у себя в подвальчике. Но мешок, полный подарков, сыграл свою роль: фею приняли в ученицы без скандала. Она спокойно поселилась в одном из дортуаров — на знаменитой Шурочкиной кроватке, которую все боялись. Боялись даже кукол, лежавших на ней, ибо ходили слухи о прозрачной розовой вороне, которая ночами садилась рядом с ними, на подушку.

Зато фее там спалось отлично. Правда, ноги приходилось сильно поджимать, сворачиваться калачиком, но ни на какой другой кровати гостья почивать не соглашалась. И кукол никому не отдала — спала с ними в обнимку.

И уроки фея посещала, и ходила на прогулки во дворе. И платье из мешка вытащила белое. Чтобы в нём идти на дворцовый бал!

До бала оставалось десять дней, то бишь полторы недели. И барышни, и воспитательницы имели к дворцовому мероприятию интерес — каждая свой. Шушуканья по коридорам, классам и дортуарам превышали нормы, негласно установленные для обычных дней.

Появление в институте новенькой мало кого удивило, ибо все, кроме обслуги, были заняты исключительно собой. Для такого равнодушия имелась и другая причина: новенькие поступали в имперские благотворительные институты чуть ли не ежедневно, чуть ли не по пять-десять душ за раз. Ежели не в Смольный, так в Александровский, а не в Александровский, так… Большой разницы между заведениями в ту пору не существовало. Сиротинушек благородного происхождения и не очень, приблудных всякого сорта, а также отринутых роднёй дочерей, племянниц или падчериц в те времена сдавали непременно в институты. Всё это было к вящему раздражению воспитательниц: сироток много, а казна-то не бездонна! Приходилось экономить. Доэкономились до того, что…

На допросе у «солдатушки» косарь не врал: государь-император, пожаловав на кухню с чёрного хода, действительно однажды обнаружил всего три рыбки в трёх огромных чанах, предназначенных для приготовления наваристой ухи…

После той проверки экономия притихла. Но потом возобновилась, с новой силой. Бонны вывели новые нормы раздачи пищи, как ни странно — ещё более суровые, захлопотались донельзя. Так что новенькая пару дней походила в неучтённых. Да и впоследствии мало кто ею интересовался. То ли воспитательницам лень было спросить друг-дружку, откуда взялась упитанная фея в покоях для бедноты, то ли фея успела их всех сразу, оптом, подкупить, кто знает.

О суровых дамах-педагогинях самые разные слухи ходили: мол, за деньги они закрывали глаза на самые вопиющие нарушения дисциплины. Бедным же ученицам приходилось быть паиньками, но и это не всегда помогало: их то и дело жучили, как нашкодивших щенят.

Атмосфера грядущего бала, хоть и ненадолго, примирила давно конфликтовавшие стороны. Воспитательниц — с ученицами, богатых учениц — с «попрошайками», пронырливых «кофейниц», самых младшеньких, рядившихся в коричневенькое-немаркое, — с нервными «синими» девицами, ученицами средних классов, переживавшими переходный возраст. Царило всеобщее «братание»!

Отстранённо держались лишь старшеклассницы, не носившие ни синего, ни коричневого. Им надлежало быть бело-голубыми и тихими, как ангелы. Перед началом новой, взрослой, замужней жизни.

Прислуга тоже имела к мероприятию интерес — чисто познавательный, порождённый банальным любопытством. Но даже рьяно любопытствовавшие не замечали ничего из ряда вон выходящего. Прохаживаясь с метлами по подворью, заглядывая в коридоры-комнаты с целью проверки отопления и прочих тонкостей, никто из них не обнаруживал чего-либо более странного, чем всегда. Ну, разве что безденежные ученицы вдруг стали замечаться по углам с пирожными, коих ранее не пробовали, а также пахнуть дорогими сортами мыла.

Хотя, в одном из дортуаров имела место сцена, достойная более серьёзного внимания:

— Что за синяки у вас, милочка, на талии? — спросила фея-ангел у худосочной ученицы, когда та переодевалась. Синяки те не были результатом побоев, ни в коем случае, просто-напросто, согласно институтским правилам, абсолютно все барышни, независимо от возраста, обязаны были носить корсеты — из китового уса. Китовый ус вещь дорогая, а как же экономия? Стали закупать дешёвые образцы, начинённые металлическими, а то и вовсе деревянными каркасами. Каркасы те, естественно, ломались, причиняя боль и оставляя синяки. А иногда и кровоподтёки!

В подарочном мешке у феи-ангела нашлось бесчисленное множество дорогих корсетов.

— Наденьте это, не стесняйтесь… — протянула новенькая свой очередной подарок.

— Мерси, мадмуазель…

К подаркам бедняжки быстро привыкли, и шума вокруг них не устраивали, так что даже самая любопытная прислуга не могла заметить в их поведении ничего особенного.