О том же поется и в романсе на мотив «Благоуханьем полон двор»:
Ну, старуха, ну, подла,
Всех друзей перезабыла,
На певичек их сменила,
Меня лестью заманила,
Клеветою оплела,
Выудила очень ловко
Весь запас мой золотой.
Волк прикинулся овцой –
Я кляну твои уловки!
В лисьем логове живешь,
Где одна сплошная ложь!
– Послушайте меня, ваша милость, – отвечала Симэню хозяйка. – Если вы не приходите, я принимаю другого посетителя. Ведь мы гостями живем! Они нас кормят и одевают, от них и топливо, и рис. Так что напрасно вы тут громы и молнии мечете. Нас обвиняете, а сами посудите, что она – жена вам просватанная?
Симэнь Цина еще больше взорвало. Он уж было бросился на старуху с кулаками. Хорошо, его удалось кое-как удержать Ин Боцзюэ, Се Сида и Чжу Жиняню. После такого погрома Симэнь поклялся, что ноги его больше не будет в этом доме.
Шел снег, когда друзья покинули «Прекрасную весну».
Да,
Чем забавам предаваться среди тысячи цветов,
Предпочел домой вернуться и с женою лечь готов.
Хоть утехи с ней и пресны – нынче то же, что вчера, –
Цел зато кошель твой будет, хоть проспи там до утра.
Или:
В заведении веселом женщины отнюдь не ткут –
Красотой своей торгуют, тем плутовки и живут.
Им добра и снеди всякой хоть возами отгружай,
Чрево алчное, однако, им насытить не мечтай.
Или:
Кто заметит их притворство, лицемерие поймет?!
Усладит любому душу их речей цветистый мед.
Яд их дерзких пересудов в души многие проник,
Им в аду за пусторечье вырвут дерзкий их язык.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
У ЮЭНЯН ЗАВАРИВАЕТ ЧАЙ НА СНЕГОВОЙ ВОДЕ.
ИН БОЦЗЮЭ ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ ХОДАТАЯ ЗА ПЕВИЦУ.
Ты страдаешь, – в ком сочувствие найдешь,
Если истину меняешь ты на ложь?
Там певичку дерзкой бранью наградишь,
Тут жене в глаза, пристыжен, не глядишь.
От изменчивости чувств душа пуста,
Так распалась глупо фениксов чета…
Если воду всей Реки Небесной слить,
То грехов твоих, пожалуй, и не смыть.
Так вот. Когда Симэнь Цин вернулся от Гуйцзе, шла первая ночная стража[1]. Слуга открыл ворота, и хозяин, спешившись, проследовал по нефритовому снежному ковру к малым воротам. Они оказались полуоткрыты, хотя во дворике царила полная тишина.
– Тут что-то не то… – подумал Симэнь и, прокравшись в ворота, притаился за белым экраном.
С крыльца спустилась Сяоюй и приготовила стол для благовоний. Надобно сказать, что с тех пор, как Симэнь отвернулся от У Юэнян и перестал с ней разговаривать, та три дня в месяц воздерживалась от скоромного, а каждый седьмой день возжигала благовония и молилась духам звезд Северного Ковша[2]. В ночных бдениях Юэнян молила Небо вразумить мужа, чтобы смягчилось к ней его сердце, чтобы занялся он семьей и обрел наследника, в чем она видела смысл всей своей жизни. Симэнь же об этом ничего не знал.
Горничная ушла, а немного погодя из спальни вышла разодетая Юэнян и воскурила благовония, а потом, положив земные поклоны, вознесла молитву:
– Я, урожденная У, сочеталась брачными узами с Симэнем. Не расстается мой муж с «окутанными дымкою цветами»[3], а посему, достигши средних лет, лишен наследника. Нас шестерых содержит он, но ни одна потомства не имеет. Кто ж будет поминать нас и убирать наши могилы? Денно и нощно я убиваюсь, боясь остаться без опоры. Тайком от мужа даю обет: каждую ночь буду я возносить молитвы Трем Светилам[4], просить спасти супруга моего, чтобы смягчилось его сердце, чтоб отказался он от излишеств, заботился о доме и семье, и чтобы мы, шесть жен его, скорее обрели потомство. Ведь в этом смысл всей жизни, моя заветная мечта.
Да,
Тихо вышла из дома,
а ночь и чиста, и ясна,
И в мой дворик прелестный
глядит, улыбаясь, луна.
От случайных прохожих
не прячась, забывшись, одна,
Я поведала Небу,
как болью душа смущена.
Не услышь Симэнь Цин молитвы, все бы шло своим чередом, но тут он про себя рассудил: «Зря я, оказывается, на нее злился. Она всей душой мне предана. Настоящая верная жена».
Симэнь тут же выбежал из-за экрана и обнял Юэнян. Та только что кончила молиться и никак не ожидала его в такую снежную ночь, потому перепугалась и хотела было пойти к себе, но ее удержал Симэнь.
– Дорогая моя! Сестрица! – говорил он. – Жизнью клянусь, не знал, как ты предана мне. Я заблуждался. Бросил тебя и лишил ласки. Прости меня, хоть и поздно раскаиваюсь.
– Или след замело – дверью ошибся? – спросила Юэнян. – Что между нами общего? С чего это ты к распутной пришел? Иди к той, которая ждет. А нам совсем незачем ни видеться, ни встречаться.
Симэнь помог ей войти в комнату и при свете огня увидел, как она прекрасна. На ней были красная из шаньсийского шелка[5] кофта и желтая юбка. Высокую, ворона цвета прическу, причудливую, как в горных кручах облака, держали отороченный соболем ободок и золотая диадема, изображающая пруд лотосов, что еще более оттеняло ее как бы выточенное из нефрита продолговатое лицо.
Нельзя было остаться к ней равнодушным, и Симэнь Цин тотчас же склонился в почтительном поклоне.
– Какой же я был глупый, – каялся он, – не внимал твоим добрым советам. Я обманул тебя в лучших намерениях. Воистину, я владел бесценной яшмой, а смотрел на нее как на обыкновенный булыжник. Я только что понял, какой достойный и прекрасный ты человек. Умоляю тебя, прости меня!
– Я совсем не та, которую ты носишь в сердце, – отвечала Юэнян. – Никогда я не могла угодить тебе и каких бы добрых советов не давала. Ты же бросил меня, потому что ко мне безразличен. Так что я тебя не держу и оставь меня в покое. А то служанку позову.
– Нынче меня ни за что оскорбили, – начал объяснять Симэнь. – Вот я и пришел в метель рассказать тебе…
– Оскорбили или нет, – оборвала его Юэнян, – можешь мне не рассказывать. Меня это не касается. Ступай той рассказывай, кому это интересно.
Заметив, что Юэнян даже не смотрит на него, Симэнь Цин опустился на колени и, как-то виновато съежившись, пролил слезу.
– Сестрица! Дорогая моя! – беспрестанно повторял он.
– Как тебе не стыдно! Я сейчас служанку позову, – не выдержала, наконец, Юэнян и кликнула Сяоюй.
Когда появилась горничная, Симэнь торопливо встал.
– Снег весь столик засыплет, ступай занеси, – проговорил он, чтобы выпроводить горничную.
– Я уже давно занесла, – заявила Сяоюй.
