– Все верно! Вы, мол, деритесь, а я буду себе семечки грызть, тебе досаждать.

Она уж хотела было тут же избить Цюцзюй, да побоялась, как бы не услыхал Симэнь, понизила голос и, озлобленная, стала раздеваться. Чуньмэй расстелила ей постель, и она легла.

На другое утро Симэнь отправился в управу. Цзиньлянь поставила Цюцзюй на колени посреди двора и велела держать большой камень на голове, а сама занялась утренним туалетом. Потом она велела Чуньмэй снять с Цюцзюй штаны.

– У, рабское твое отродье! – ругалась на нее Чуньмэй. – Чтоб я стала снимать с тебя штаны, срамная грязнуха, руки пачкать!

Она позвала из передней Хуатуна и велела ему раздеть Цюцзюй.

– Потаскуха проклятая! – избивая служанку, приговаривала Цзиньлянь. – И с каких это пор так осмелела, рабское твое отродье? Потакают тебе здесь, только от меня спуску не жди. Знаю, куда ты гнешь, дорогая! Ничего, немножко припухнет, потом заживет. Что ты всюду суешься, кого из себя строишь? А заступниц лучше у меня не ищи. Глаза промою, за каждым твоим шагом следить буду. Смотри у меня!

Так она била Цюцзюй и приговаривала. Служанка кричала, будто ее режут.

Ли Пинъэр только встала. Гуаньгэ, как ни убаюкивала его Жуи, все время просыпался, пугаемый криком Цюцзюй. Пинъэр сразу поняла, для чего Цзиньлянь бьет служанку и кому адресована ее ругань, но молчала, стараясь закрыть младенцу уши.

– Ступай, попроси матушку Пятую, чтобы она прекратила бить Цюцзюй, – сказала она Сючунь. – Ребенка, скажи, только покормили и уложили спать.

Услыхала это Цзиньлянь и пуще прежнего начала бить служанку.

– Ишь разоралась, рабское твое отродье, – ругалась Цзиньлянь, – будто тебя ножами проткнули. Чем больше орать будешь, тем больше всыплю. Такая уж у меня натура. Уж неужели даже посторонние замедлят шаги, встанут тебя пожалеть? Или как бьют не видывали? Так нашему хозяину и скажи: пусть мне не изменяет.

Ли Пинъэр было ясно, кого ругает Цзиньлянь. У нее руки онемели, но она крепилась и не проронила ни звука. Не коснувшись утреннего чая, она обняла Гуаньгэ и легла вместе с ним.

Возвратясь из управы, Симэнь пошел навестить сына. Пинъэр лежала с набухшими от слез красными газами.

– Что с тобой? – спросил Симэнь. – Почему до сих пор не причесана? Тебя Старшая зовет. А отчего глаза красные?

– Что-то нездоровится мне, – протянула Пинъэр, умолчав о ругани Цзиньлянь.

– Свашенька Цяо тебе на день рождения подарки прислала, – сказал Симэнь. – Кусок шелку, два жбана южного вина, поднос персиков долголетия, поднос лапши долголетия и четыре блюда яств. И гостинцы для Гуаньгэ: два блюда сладких рисовых пирожков, четыре блюда медового печенья, четыре блюда отборных фруктов, два фонарика с жемчужными бусами и два под абажурами из золотых нитей, два куска ярко-красного атласа казенной выработки, черную атласную шапочку с расшитыми пожеланиями всяческих благ, две пары туфелек для мальчика и шесть пар для девочек. А мы до сих пор ничего им не подарили. Вот Старшая и зовет тебя посоветоваться. Они со свахой, тетушкой Кун, и Цяо Туном прислали. Госпожа У вернулась. Свашенька Цяо, говорит, завтра не сможет прийти. В другой раз пожалует. У нее, говорит, в гостях почтенная госпожа Цяо Пятая, из императорской родни. Как узнала она, что они с нами породнились, очень была довольна. Пятнадцатого тоже собирается нас навестить. Надо будет не забыть и ей приглашение написать.

Выслушала его Пинъэр, встала не спеша и стала одеваться, потом направилась в дальние покои. Юэнян угощала чаем невестку У и сваху Кун. Пинъэр поклонилась им, осмотрела лежавшие в большой комнате подарки. Подарочные коробки возвратили хозяевам, а тетушке Кун и Цяо Туну вручили по два платка и по пять цяней серебром. Им велели передать благодарственное письмо. Слуга был послан вручить приглашения для почтенной госпожи Цяо Пятой.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Отпустил Симэнь посыльных от Цяо и направился в покои Юэнян, чтобы посоветоваться с ней, супругой У Старшего и Пинъэр.

– Раз они нашему сыну подарки прислали, то для соблюдения этикета и нам нужно, не откладывая, одарить их дочку Чжанцзе, – говорила Юэнян. – Тем самым мы подтвердим и наше согласие на помолвку.

– Надо будет обратиться к свахе, – посоветовала жена У Старшего. – Так удобнее будет.

– К тетушке Кун? – как бы размышляя вслух, сказала Юэнян. – Кого бы лучше попросить?

– Один гость двум хозяевам сразу не надоедает, – заявил Симэнь. – Попросим старую Фэн.

Было составлено восемь приглашений. Позвали старую Фэн и велели ей с Дайанем отнести их в дом Цяо. На пятнадцатое приглашали сватью Цяо, госпожу Цяо Пятую, жену ученого Шана, жену церемониймейстера Чжу, сватью Цуй, Дуань Старшую и Чжэн Третью. Их просили прибыть на день рождения Пинъэр и полюбоваться фонарями.

Лайсину дали серебра и велели заказать в лавке сладкое: четыре больших подноса пирожных, поднос пирожков с фруктовой начинкой, поднос печенья брачующихся и два подноса сладких новогодних пирожков-розочек[1]. Были куплены свежие фрукты: блюдо слив, блюдо орехов, блюдо «драконовых глаз»[2] и блюдо плодов личжи[3], а также четыре блюда яств, жареный гусь, жареная курица, голуби и вяленая серебрянка. Припасли красный атласный халат, отделанную золотом шелковую шапочку, два витых как бараньи рога светильника юньнаньской выделки, коробку головных украшений, пару золотых браслетов и четыре золотых кольца с драгоценными камнями. Все это четырнадцатого утром уложили в коробы и с одетыми в темное платье[4] зятем Чэнь Цзинцзи и Бэнь Дичуанем отправили господину Цяо. Тот угостил прибывших вином и закусками, а коробы распорядился наполнить самыми разнообразными гостинцами для Гуаньгэ, но говорить об этом подробно нет надобности.

Пока Симэнь готовил подарки, пришел Ин Боцзюэ. Он намеревался продолжить разговор о серебре, которое Симэнь пообещал подрядчикам Хуану Четвертому и Ли Чжи, но заметив суматоху, поинтересовался, в чем дело. Симэнь рассказал ему о помолвке своего сына с дочерью богатого Цяо.

– Пятнадцатого и твою жену на пир приглашаем, – закончил Симэнь.

– Только б ваша супруга дала знать, – говорил Ин Боцзюэ, – моя хозяйка явится незамедлительно.

– Знатных дам приглашаем, – продолжал Симэнь. – А мы на Львиную пойдем фонарями любоваться, ладно?

Ин Боцзюэ дал согласие и удалился, но не о том пойдет речь.