Отправился однажды Лайбао вместе с братом жены Лю Цаном на пристань Линьцин. Продали они холст, который хранился на постоялом дворе, и выручили восемьсот лянов серебра. На вырученное Лайбао тайком приобрел за городом, неподалеку от Лю Цана, дом, где открыл лавку. Чуть не каждый день собирались там друзья. Хуэйсян скажет, бывало, Юэнян, будто хочет навестить родителей, а сама в загородный дом. Разоденется, прическу жемчужным ободком украсит – вся в золоте и серебре так и засияет. А то наймет паланкин да к Ван Свинье, матери Ван Шестой, отправиться про помолвку напомнить да внучку ее гостинцами побаловать, когда же вернется, переоденется в свое обычное платье и обратно в хозяйский дом. Обманывала она У Юэнян, а та и не догадывалась.

Лайбао возвращался обычно пьяный. Придет бывало в покои Юэнян и начинает отпускать шутки, заигрывать. И так не раз и не два. Не будь Юэнян женщиной строгих правил и убеждений, наверняка совратил бы он ее с пути истинного. А ведь служанки и жены слуг докладывали ей, что Хуэйсян с Ван Свиньей породнилась, в золото да серебро наряжается, о себе слишком высоко понимает. Да и Пань Цзиньлянь не один раз предупреждала ее о том же. Только Юэнян не верила разговорам.

Слух дошел до Хуэйсян, и она ругала на кухне всех от мала до велика. А Лайбао заважничал.

– Да вам только бы на кане сидеть да языком болтать, – похвалялся он, напыщенный и смотревший на прислугу свысока. – А я реки борозжу. Сколько я товаров привез, сколько серебра добыл. Да без меня вам бы приказчик Хань рты давно заткнул, как волов взнуздал бы да увел в столицу. Вы бы и ахнуть не успели, как бульк – и на дно. А то несут всякую чушь. Слова доброго от вас не услышишь. Только и знают судить да рядить: хозяев, мол, обманул, деньги прикарманил. А обвиняемый-то, как говорится, знать не знает, ведать не ведает. Не зря сказывают: пересудам поверишь, голову потеряешь.

– Чешут языками, шлюхи проклятые! – ругалась его жена Хуэйсян. – Будто мы с мужем за хозяйский счет разбогатели, зазнаемся, насчет свадьбы переговоры ведем. Да я, как бедная монахиня, к сестре своей ходила, кое-что из одежды да украшений в долг выпросила, а они уж клевету возводят: на хозяйские, дескать, деньги справила. Или хотите, чтобы нас из дому выгнали? Да пусть гонят. Уйдем! А вам, воронью, чтобы с голоду подохнуть! Покарает вас Небо! Вот глаза протру и погляжу, как вы, потаскухи, рабские отродья, в Симэневом-то доме удержитесь.

У Юэнян слышала, как ругалась Хуэйсян, как искала повода устроить большой скандал, как грозилась наложить на себя руки. Лайбао же, оставаясь наедине с хозяйкой, забывал приличия. Выведенной из себя Юэнян ничего не оставалось, как предложить им покинуть дом.

Лайбао тогда начал в открытую торговать с шурином холстом и цветными тканями. У них постоянно собирались друзья и торговцы, но не о том пойдет речь.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Итак, с тех пор как Пань Цзиньлянь увлекла Чэнь Цзинцзи во флигеле рядом с залой, в которой стоял гроб с Симэнем, их, словно мух на сладкое, так и тянуло друг к дружке. И средь бела дня, и в сумерки обменивались они многозначительными взглядами и улыбками, То встанут бывало рядышком и отпускают шутки, смеются, а то сядут, прижмутся и начнут без стеснения возиться. Когда им мешали договориться, они изливали душу в любовных посланиях и незаметно подбрасывали их друг дружке. Так она поверяла свои желания ему, а он – ей.

Шла четвертая луна. Как-то спрятала Цзиньлянь в рукав расшитый серебром платок, а в него завернула бледно-зеленый шелковый с бахромою мешочек. В мешочке лежали душистые травы, лепестки розы, локон волос и веточки сосны и кипариса. На нем она вышила парные строки: «Будь вечнозелен и молод, как кипарис и сосна» и «Красавицы ланиты нежней, чем распустившийся цветок». Предназначался мешочек для Цзинцзи, но того во флигеле не оказалось, и Цзиньлянь бросила его через оконную щелку.

Когда вернулся Цзинцзи, он сразу заметил на полу узелок, в котором обнаружил мешочек с благовониями и лист бумаги с романсом на мотив «Обвилася повилика»:

Цзинцзи понял, что она ждет его на тайное свидание в саду под лозами чайных роз, и тотчас же достал отделанный золотом веер из бамбука со следами слез феи реки Сян[1], набросал на нем в ответ романс и, сунув в рукав, направился в сад.

В покоях Цзиньлянь оказалась У Юэнян. Ничего не подозревая, Цзинцзи вошел в калитку.

– Ты дома, моя дорогая? – громко спросил он.

Едва заслышав голос Цзинцзи, Цзиньлянь бросилась к двери и, отдернув занавес, сделала знак рукой.

– Кто, думаю, пожаловал, а это ты зятюшка, – воскликнула она и, чтобы рассеять сомнения Юэнян, продолжала. – Жену, говоришь, ищешь? Она только что здесь была. Наверно, у беседки цветы рвет.

Цзинцзи заметил сидевшую у нее в комнате Юэнян и, сунув потихоньку веер в рукав Цзиньлянь, удалился.

– Зачем это зять Чэнь к тебе приходил? – спросила Юэнян.

– Падчерицу ищет, – отвечала Цзиньлянь. – Я ему в саду посмотреть велела.

Так ей удалось обмануть Юэнян. Немного погодя Юэнян пошла к себе, а Цзиньлянь достала из рукава подарок. Когда она развернула, то увидела белый шелковый веер с планками из пятнистого бамбука. На нем был изображен зеленый камыш, среди которого текла речушка. Картину дополнял романс на мотив «Цветок нарцисса»: