Всю улицу запрудили толпы любопытных.

– Это третью жену почтенного господина Симэня выдают замуж за сына правителя, — слышался разговор. — Невесту везут — нынче день счастливый.

Были в толпе доброжелатели, нашлись и злопыхатели.

– Вот был человек, почтенный господин Симэнь! — говорили настроенные дружелюбно. — А со смертью одна только Старшая госпожа, как полагается, вдовою живет, сына растит. Да разве ей за всеми в доме усмотреть! Вот она и выдает замуж, кто того пожелает. И правильно делает!

Злорадствующие, со своей стороны, разносили слухи и распускали сплетни.

– Глядите! — кричал кто-то из них, тыча пальцем. — Третья наложница Симэня замуж выходит. Покойник-то все устои попрал, ближних грабил да распутничал, чужих жен совращал. А как ноги протянул, бабы все добро порастащили. Одни выходят замуж, других тайком уводят. Кто с хахалем любезничает, а кто из дому ворует. Как фазана общипали — перьев не найдешь. Да, казалось, от возмездья был далек, как вдруг обрушились роковые удары.

Так злословили недруги.

Свояченица Мэн Старшая проводила сестру к жениху в управу, где молодых ожидала закрытая пологом убранная кровать. После свадебного пира свояченица вернулась домой. Барич Ли подозвал тетушку Сюэ и мамашу Тао и, одарив каждую из них пятью лянами серебра и куском шелка, отпустил домой.

Ночью молодые, став мужем и женою, резвились как рыбы в воде, от счастья порхали словно пара фениксов.

На другой день У Юэнян послала Юйлоу чаю, потому что золовки Ян уже не было в живых. Гостинцы прислали также обе невестки Юйлоу и ее старшая сестра.

Из управы последовало приглашение всей родне невесты пожаловать на третий день после свадьбы.

У ворот управы гости любовались горой разноцветных огней. На пиру выступали казенные музыканты и певицы, актеры разыгрывали представления. На празднование третьего дня[16] в большом паланкине прибыла и У Юэнян. Ее прическу обильно украшали жемчуг и бирюза. На ней были подпоясанная позолоченным поясом ярко-красная с длинным рукавом накидка и расшитая пестрым ковром цветов юбка.

Гостьи пировали в дальней зале. К ним вышла и супруга уездного правителя — мать жениха. Юэнян очутилась как будто среди распустившихся букетами ярких цветов. Когда же она, вернувшись домой, проследовала в задний двор, ее сразу окружила мертвая тишина. Никто не вышел ей навстречу. Юэнян вспомнила прошлое, когда был жив Симэнь. Какие веселые были сестры! Как они приветствовали ее и приставали с расспросами всякий раз, когда она возвращалась со званого пира. И сколько их было, сестер! На скамейке не могли усесться. И вот не осталось ни одной. Тяжело стало Юэнян. Она припала к дщице покойного Симэня и громко зарыдала. Ее успокаивала горничная Сяоюй.

Да,

Однако не станем больше говорить, как грустила Юэнян.

Расскажем о бариче Ли и Мэн Юйлоу. Изо дня в день наслаждались счастьем новобрачные. Словно рыбы в воде, резвились красота и талант. Как может подойти только крышка к кувшину с малом, так они подошли друг другу. Барич Ли ни на шаг не отходил от Юйлоу. Так и сидел он, как зачарованный, у нее в спальне. И чем дольше он глядел на нее, чем больше любовался ее красотой, тем сильнее и крепче любил ее. Вместе с Юйлоу в дом пришли и смазливые служаночки — обученные музыке и пению восемнадцатилетняя Ланьсян и пятнадцатилетняя Сяолуань[17], что также немало обрадовало барича.

Тому подтверждением стихи:

Барич Ли, надобно сказать, держал в доме служанку по имени Юйцзань, что значит Яшмовая Шпилька. Пришла она вместе с покойной женой и было ей уже лет тридцать. Юйцзань только и знала пудриться да румяниться. На самой макушке у нее жгутом торчал задранный пучок, который она перевязывала обыкновенным платком, а волосы подбирала под обтянутый золоченою фольгой ободок и воображала, что носит волосник. Старые мятые искусственные цветы держались благодаря обилию медных шпилек и навощенных приколок. До самых плеч свисали похожие на дыни серьги. По виду ее вполне можно было принять за ведьму или оборотня. Некогда красную, но ставшую неопределенной расцветки кофту украшал причудливый узор из пятен, напоминающих лунные диски. Стоило немалого труда распознать цвет когда-то зеленой юбки, поскольку он едва пробивался между громадными, как хоромы, заплатами. Юйцзань смахивала на крысу, завернувшуюся в лотосовый лист. Она ходила в засаленных и дырявых аршинного размера плисовых туфлях, которые были раззявисты, как хохочущий Лю Хай[18], напоминали пару грузовых джонок и зияли четырьмя глазками застежек. Белила и пудру она накладывала слоями, так что лицо ее в бело-розовых пятнах напоминало восковую тыкву. После шепота она вдруг разражалась громкими тирадами и напускала на себя важный вид. За баричем она ухаживала с превеликим усердием — поила и кормила его, заваривала чай, заводила с ним разговоры, когда следовало бы помолчать, и смеялась, когда к тому не было ни малейшего повода. Такой уж был у нее характер! Так продолжалось вплоть до женитьбы хозяина.

С приходом же в дом Мэн Юйлоу хозяин совсем забыл про Юйцзань. Его будто привязали, словно прилепили к молодой жене. Он не расставался с ней ни днем, ни ночью, и это выводило служанку из себя.

Как-то сидел барич в кабинете за книгами. Юйцзань заварила на кухне лучшего чаю с орехами и, поставив чашку на поднос, направилась в кабинет. Когда она, отдернув занавеску, с улыбкой протянула чай, оказалось, что хозяин отодвинул книги и, облокотившись, спал.

– Батюшка! — позвала его служанка. — Кто еще позаботится о вас, как не я! Глядите, я вам лучшего чаю заварила. А ваша молодая-то жена все еще в постели нежится. Что ж ее-то не попросите? Пусть бы она вас чаем-то угостила. — Как Юйцзань ни старалась, барич продолжал дремать и не подавал голоса. Она, наконец, не выдержала. — Так и будешь у меня клянчить, да? Храпит средь бела дня. Иль за ночь больно намаялся? Очнись! Чай остынет.

Барич проснулся и увидел Юйцзань.

– Чтоб тебе провалиться, рабское твое отродье! — заругался он. Поставь чай и убирайся отсюда!

Юйцзань от смущения вся покраснела, в сердцах поставила на стол чай и пошла к двери.

– Вот невежа! — ворчала она. — А я-то старалась! Дай, думаю, ему утречком пораньше чайку заварю. А он с бранью встречает. Что? Или я тебе дурна стала? Говорят, дурная в доме — клад, а от красивой — один разлад. Выходит, бывало ты глаза закрывал? Не замечал? Зачем же тогда меня на ночь звал, а? Или тебя не внешность моя интересовала?

Услыхав такое, барич Ли бросился из-за стола за служанкой и что есть силы дал ей сапогом пинка. У ошеломленной Юйцзань налились жилы и вытянулась шея. С тех пор она забросила белила и пудру, перестала заваривать чай и стряпать. При встречах с Юйлоу не звала ее матушкой, а обращалась на ты. В отсутствие посторонних она бесцеремонно рассаживалась рядом с новой хозяйкой у нее на кровати. Но Юйлоу на ее выходки не обращала внимания. Юйцзань не оставляла в покое и Ланьсян с Сяолуань.

– Сестрица, сестрица! — ворчала она на служанок, когда они оставались наедине. — Какая я вам сестрица! Я вам тетушка. Так меня и зовите! Меня со своей хозяйкой не равняйте! Я на целую голову выше ее. — Юйцзань помолчала и добавила. — Тетушкой зовите здесь, а не при хозяине, поняли? И слушайте мои распоряжения. Трудитесь старательно, с душой! А будете своевольничать, кочергой по спине пройдусь.