— Не пытайся заставить их отказаться от жертвоприношений на переломе года, король, — предупредил пожилой человек. — Слишком многие испугаются того, что солнце никогда больше не вернется. Да и вообще, разве можно пережить этот беспросветный мрак, если не радоваться появлению света?

Хокон кивнул:

— Я знаю. В Англии то же самое. Но… Но если мы сделаем так, что пир будет продолжаться не три дня, а дольше, разве им это не понравится? А потом у них будет время, чтобы заняться чем-то, помимо резни, обжорства и пьянства. Будет время для… для мира и… мыслей о святом.

— Гм-м… — Торлейв погладил развевающуюся на ветру бороду. — Неплохая мысль, мой господин, совсем неплохая. Если, скажем — гм, — закон будет говорить, что каждый человек должен сварить бочку пива и праздновать священный солнцеворот, то есть Рождество, пока она не опустеет… В середине зимы у всех не слишком много работы. Такой закон будет требовать не только поклонения богам, но и позволит повеселиться им самим… Да, я думаю, что большинство согласится признать такой закон.

— А тогда, — радостно продолжал Хокон, — они должны будут согласиться и с тем, что праздники начнутся не с середины зимы, а с дня рождения Христа. Сира Эадвин надеется, что такая мысль сможет пустить корни по крайней мере в некоторых головах.

— Что ж… Возможно, раз уж эти дни так близки один к другому. Язычник воспримет все это лишь как удлинение праздника солнцеворота. Давайте обдумаем это и узнаем мнения других. — Торлейв умолк было, но через несколько шагов снова заговорил: — Мой господин, ты еще очень молод. У тебя впереди еще много лет, м-м, если будет воля Божия. Чем больше сил ты наберешь, тем больше сможешь сделать. Но ты должен прежде всего заложить основу силы, уже не говоря о том, чтобы достроить свой дом до конька крыши.

Хокон не разгневался от такой прямоты, как скорее всего сделали бы Харальд Прекрасноволосый или Эйрик Кровавая Секира. Он знал, что с ним разговаривает друг. А врагов у короля и так было немало, и он точно знал, что будет наживать все новых и новых.

— Я все время думаю о том, как наилучшим образом защищаться.

Торлейв кивнул:

— Я знаю, господин. Но истинная сила короля состоит в той любви, которую питает к нему его народ. Король Эйрик считал это излишним. Нет, не слабость явилась причиной его падения, а его высокомерие и презрение ко всему свету. Не нарушай законы, господин. Даруй их. Эта затея с Рождеством может принести пользу, но жизни людской она почти не касается.

Хокон вспыхнул. Торлейв говорил так, будто занимал равное положение со своим королем.

Ну и что из того; ведь они стояли не перед собранием вождей, а шли бок о бок, а попутный ветер уносил их слова от дружинников, шедших в нескольких шагах сзади. Как это часто с ним бывало, Хокон почувствовал, насколько ново для него все в Норвегии, как далеко лежит Англия, и нечего даже и мечтать попасть туда.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Предложить тебе пару семян другого сорта, король. А ты сможешь попытаться их прорастить, если сочтешь нужным. Они не из тех пород, которые могут взойти без помощи. Народу становится все больше и больше. В жизнях людей происходят и различные другие изменения. Некоторые старые законы необходимо исправить или отменить. И создать несколько новых. Теперь, что касается охотников и рыбаков с севера… Их жизнь нисколько не схожа с жизнью землепашцев и торговцев юга. Каждая часть страны нуждается в собственном тинге и законах, приспособленных к нуждам ее обитателей. Твой дед король Хальвдан создал эйдсвольдские законы, которые хорошо подходят для тех мест. Хотя для других краев… Мы здесь, в Согне, могли бы начать с возобновления нашего тинга в Гуле.

Хокон обрадовался так, будто это было его собственное озарение.

— Да! — воскликнул он.

— Не торопись, действуй осмотрительнее, господин, — предупредил его Торлейв. — Мы, конечно, сможем серьезно обдумать эти дела — ты и я, — пока ты будешь здесь. Но ты, несомненно, захочешь получить советы и от других. Ну, а на севере, в Траандхейме, свой тинг во Фросте… О нем лучше всего будет поговорить с ярлом Сигурдом и другими мудрыми трондами. На это уйдет не один год.

— Но в конце концов… — Хокон уставился вперед, мимо домов, мимо облаков и ветра, куда-то в небо, в котором висело чистое солнце, а затем громко рассмеялся, и смех его был почти по-мальчишески радостным.

Это чувство сохранялось в нем и во время большого пира, который был устроен в тот день от его имени для всех достойных людей этих мест. Мед горячил его кровь.

А затем Эйвинд Финнсон поднялся со своего места и стал перед королем, чтобы произнести поэму. Он был скальдом Харальда Прекрасноволосого, потом и сам ушел в тень на то время, когда Эйрик Кровавая Секира затмил старого короля, но вновь вернулся к своему искусству. Он был одним из тех, кто видел во вновь прибывшем заново родившегося Харальда. Он был высок и тощ, в его темных волосах уже обильно блестела седина. Но его голос оставался звонким.

— Король, у меня пока еще нет ничего нового, что могло бы достойно прозвучать перед тобой, — сказал он. — Однако недавно моего слуха достигла поэма, созданная в Исландии. Одни ее части обращены к стародавним временам, а другие совсем новые. В целом же она поистине замечательная. Я не ведаю точно, кто соткал весь этот узор, но это человек, в высшей степени одаренный.

На улице уже совсем стемнело. В зале сияли многочисленные лампы. Огонь в очагах потрескивал и то пригасал, то ярко вспыхивал. Тени то разбегались по углам, то вновь сползались к середине зала, сгущая облака дыма, поднимавшегося от очагов. По помещению прихотливо гуляли волны тепла, холода и запахи горящей смолистой сосны.

Хокону, который выпил немного больше, чем ему, возможно, следовало, Эйвинд казался лишь наполовину принадлежащим миру людей.

— В ней говорится о том, как все началось, как пришло к своему нынешнему состоянию и как должно закончиться, — продолжал скальд. — Эти слова принадлежат провидице, кою Один заставил восстать из могилы, чтобы предсказать богам будущее.

Нет, пробилась мысль сквозь гул, заполнявший голову Хокона, он, король, не должен запрещать скальду петь, не должен разрушать настроение пирующих, не должен делать ничего такого, что могло бы заставить этих людей, готовых сплотиться вокруг него, обернуться против него. Лучше пусть слушают и запоминают.

В зале воцарилась тишина. Только огонь ворковал в очагах, да ветер за стенами негромко взвизгивал — только эти звуки порой вплетались в мерное пение скальда.

Да, припомнил Хокон, ведь здесь рассказывали предание о том, как Хеймдалль, хранитель Асгарда, однажды вышел на землю, чтобы породить первых рабов, бондов и ярлов. Он слышал лишь небольшие кусочки этих сказок. Как же мало он знал, какой странной казалась ему эта страна, которой он теперь владел.

Один, Отец Войны, Отец Убитых, коих валькирии приносят в его Вальхаллу на пиры и сражения, коим предстоит длиться, доколе не свершится Рагнарёк и все сущее будет низвергнуто в прах.