Конец лета был на Оркнеях самым прекрасным временем года. С чистого неба, в котором неторопливо проплывали белые, как отмытая овечья шерсть, облака, лились солнечные лучи, отражаясь и дробясь на ласково плескавшихся волнах, с неуловимой быстротой менявших свой цвет с голубого на зеленый. Зелеными были и острова, вздымавшиеся над водой, окаймленные пенными полосами и окруженные множеством шхер и рифов. Сотни морских птиц, возбужденно крича, метались в потоке ласкового бриза.

Рагнфрёд, должно быть, дал приказ, так как его гребцы резко согнули спины, и корабль вырвался вперед, опередив остальные. Парус был опущен, но мачта стояла, и на ее верхушке висел белый щит. Остальные щиты, развешанные вдоль бортов, были красочными, мирными. Щуря глаза от ослепляющего блеска, Гуннхильд, находившаяся на корабле Гудрёда, подумала, что она могла бы выяснить, успокоились ли воины, выстроившиеся вдоль берега. Хотя ей становилось все труднее видеть вещи вблизи, то, что делалось вдали, она теперь видела все лучше и лучше. Иногда она задавалась вопросом, не означает ли это, что она начинает удаляться от земного мира к тому, что лежит за его пределами.

Гребцы оттабанили веслами. Длинный корабль Рагнфрёда остановился параллельно берегу в нескольких ярдах от причала. Рагнфрёд, возвышавшийся на носу, обнажил свою ярко-рыжую голову, замахал руками и крикнул. В ответ раздались приветственные возгласы. Человек, стоявший посередине, возле знамени, вышел вперед, тоже крикнул в ответ и сделал приглашающий жест. Этого сына Гуннхильд здесь хорошо знали.

Снова дома, с мрачной насмешкой подумала она.

Корабль подвинулся к свободному причалу. На берег перебросили швартовые канаты, множество рук протянулось, чтобы зачалить их за тумбы; тут же был спущен трап. Рагнфрёд сошел на причал. Предводитель встречавших пошел ему навстречу. Они подали друг другу руки и обменялись несколькими быстрыми отрывочными фразами.

Следом и Гудрёд подвел к причалу свой корабль. Судно было переполнено, и Гудрёду пришлось проталкиваться к матери.

— Ты пойдешь рядом со мной, мать, — сказал он.

Она восприняла эти слова как дыхание тепла после холодных ветров, еще более холодных вод и летящих по ветру клочьев пены. Да, они совершили плавание быстро, но лишь потому, что не взяли c собой ни одного тихоходного корабля. На борту кнарра у нее было бы, по крайней мере, пусть сырое и тесное, но убежище. Здесь для нее лишь ставили круглую занавеску из парусины, за которой она могла пытаться спать или делать то, без чего нельзя было обойтись. Моряк опорожнял ее горшок за борт; он старался ничего не говорить и не смотреть на нее.

Ладно, она могла бы пойти и на большие неудобства, лишь бы не оказаться пленницей Хокона. Он мог бы убить ее. Или приказать постоянно держать ее под стражей, что было бы даже много хуже.

— Это мило с твоей стороны, Гудрёд, — сказала она.

— Нет, это просто честь, которая принадлежит тебе по закону. Ярл должен с самого начала знать, что ты его королева.

Ее одежда была липкой, неряшливой, вонючей. Платок был не лучше. Она открыла сундук и вынула плащ алого шелка с капюшоном, отороченным куньим мехом, и серебряную брошь в виде дракона, накинула плащ и застегнула его под горлом. Гудрёд ждал, улыбаясь. Он поддерживал ее за руку, пока она спускалась по трапу, а на причале взял мать под локоть.

Земля покачивалась под ногами. Ей требовалось время, чтобы вновь научиться ходить по суше — гораздо больше времени, чем в молодые годы. Впрочем, опираясь на руку сына, она могла ступать твердо — королева рядом с королем.

Оркнейские воины смешали свой строй и стояли теперь, прислушиваясь — те, кто был поближе — или болтая между собой — стоявшие поодаль. Горожане толпились и гомонили за их спинами. Рагнфрёд и предводитель встречавших прервали разговор и повернулись к подходившим.

— Король Гудрёд, мой брат, королева Гуннхильд, моя мать, — произнес Рагнфрёд, — это Хлёдвир Торфиннсон, ярл Оркнеев и Кэйтнесса. Верный давним присягам, он сердечно приветствует нас.

Ярл был крепко сложен, с грубоватым лицом, темно-янтарными волосами и бородой. Он выглядел куда привлекательнее, чем его отец. Шлем и кольчуга, меч, рукоять которого выглядывала из-за плеча, висевший на боку щит, к которому он привык с юных лет, — все это говорило о том, что, если потребуется сражаться, он окажется могучим бойцом.

Немного резким движением он поднес руку ко лбу и кивнул.

— Мой господин, моя госпожа, — приветствовал он их. — Конечно, я знаю тебя, король Гудрёд, хотя ты и не очень часто посещал нас. — Его голос стал суше. — И тебя я помню хорошо, королева, хотя я был всего лишь отроком, когда ты в последний раз жила среди нас.

Двадцать лет назад, вспомнила она. Неужели?

Она чувствовала, как его пристальный взгляд пробегает по ее морщинам, желтоватой нездоровой коже, истончавшей плоти, облегавшей череп, выбившимся из-под платка клочьям седых волос — а он пребывал в самом расцвете мужественности. Она приосанилась и ответила ярлу таким же пристальным взглядом.

— Плохие вести о себе вы мне сообщили. Мы сделаем все, что сможем, чтобы помочь вам дождаться лучших дней, — сказал он. — Если ты желаешь, королева, я отправлю нескольких стражников, чтобы они проводили тебя до женского дома, где ты сможешь освежиться, прежде чем придешь в зал… если, конечно, ты не предпочтешь, чтобы тебе подали еду туда, чтобы ты смогла сразу лечь спать.

— Я благодарна тебе, ярл, — ответила она, так же как и он, без улыбки. — Мои люди отнесут мои вещи. Но сначала я хочу вымыться в бане.

Гудрёд рассмеялся.

— Мы все были бы рады этому.

— Да, да, баню немедленно истопят, — пообещал Хлёдвир. — Но не хочет ли королева отдохнуть этой ночью в женском доме? Завтра я найду для тебя более достойное жилище и служанок, которые будут помогать тебе.

Служанок — и прочих, — чтобы наблюдать за ней; Гуннхильд это понимала.

— Ты добр, ярл, — сказала она. — Мне потребуется комната, которую можно будет запереть изнутри, когда мне нужно будет держать совет с моими сыновьями.

Хлёдвир не мог скрыть своего недовольства.

— Я надеюсь, что этого не случится, королева. Король Рагнфрёд сказал мне, что намерен вернуться в Норвегию в будущем году. Мы надеемся, что так же поступит и король Гудрёд, но он, конечно, будет решать сам. Впрочем, независимо от того, какое решение он примет, король Рагнфрёд и я будем заняты планированием и подготовкой. Это мужские дела, королева не может не согласиться.

Гудрёд открыл было рот, но Гуннхильд незаметно толкнула его локтем, и он промолчал. Она улыбнулась — очень естественно.

— Ярл, у меня было время, чтобы научиться понимать, когда я могу быть полезна, а когда, напротив, только мешаю. Я прошу лишь одного: чтобы у меня была возможность давать советы с глазу на глаз, в четырех стенах, если кто-то захочет их получить. А следовать им вовсе не обязательно.

Хлёдвир покраснел.

— Королева мудра. Будет так, как она пожелает.

Гуннхильд вдруг почувствовала, что ее сердце забилось с перебоями, но продолжала говорить так же спокойно:

— А теперь сообщи мне, как поживает моя дочь Рагнхильд, сестра королей?

— Последний раз мне сообщали, что у нее все в порядке. — Было ясно, что Хлёдвир не стремился добавить что-нибудь еще.

Находясь в Дании, а позднее в Норвегии, Гуннхильд пыталась следить за жизнью дочери. Она получала известия только от моряков, ибо сама Рагнхильд ни разу не передала ей ни единого слова. После смерти Льота, ее третьего мужа, новый ярл Хлёдвир дал ей поместье в Раквике на острове Хой. С севера и востока эту долину окружали скалы — самые высокие горы на Оркнеях. Обитателей там было немного, а посетителей из внешнего мира — и того меньше.

— Она, должно быть, там одинока, — сказала Гуннхильд.

Ответ Хлёдвира прозвучал резко; так ножницы перерезают нить:

— Я уже сказал тебе, королева, что у нее все в порядке. Я не мог предоставить ей ничего лучшего.