Они обыскали все дома и владения отца Астрид, но не нашли ни следа ее самой и тех, кто жил вместе с нею. Вождь сказал им прямо, что его друзья накануне заметили их, догадались о возможной цели их приезда и поспешили предупредить его. В тот же вечер он отослал ее с хорошими проводниками в Свитьёд, к одному из своих друзей, могущественному вождю, и дал советы о том, что делать дальше. Но он не стал спрашивать перед отъездом, какой путь выберет его дочь.

Воины Хокона бросились в погоню. Следы были слабыми; к тому же вскоре пошел дождь и начисто смыл их. Несколько следующих дней они расспрашивали всех вокруг. Они узнали, что некий бонд пустил путников на ночлег, но, узнав от человека, с которым те встретились на дороге, кто они такие, разбудил приезжих среди ночи и выставил за дверь. Однако он, судя по всему, дал им еды и своего работника, хорошо знавшего местные леса, в провожатые, поскольку те вновь исчезли из вида. Хокон в гневе приказал крестьянину проводить их. Тот не отказался, но Хокону показалось, что он нарочно повел их неверным путем, ибо, как они ни торопились, беглецов догнать не удалось. В конце концов Хокон вернулся в Королевский Краг.

Гуннхильд постаралась смягчить его гнев. Бранить воина, который сделал все, что было в человеческих силах, значило только озлобить его, а у королевы было не так уж много людей, которые были ей по-настоящему преданы.

— Ты сделал все, что мог, попав в такое болото предательства, — спокойно сказала она. — В другой раз нам больше повезет. — Его она наградила прекрасным плащом, а его спутникам дала денег.

Она также не стала мстить отцу Астрид и его соседям. Они не нарушили впрямую никакого закона и не отвергли приказания короля. Норвегия тлела возмущением. Неблагоразумно было бы ворошить эти угли без особо серьезной причины.

Астрид не могла скрываться вечно, а Гуннхильд знала, куда она направилась. Королева послала приказ по своей сети. Охотники, лесорубы, углежоги, бездомные странники могли быстро передать послание королевы через горы Кеель.

Тем временем Олав Павлин собирался домой.

Он, как полагалось, спросил у короля разрешения покинуть его.

— Я предпочел бы, чтобы ты остался здесь, с нами, и занял любое положение, которое тебе пришлось бы по нраву, — ответил Харальд Серая Шкура.

Олав поблагодарил его за это предложение, а также и за честь, которая уже была ему оказана, но сказал, что все же он желает отправиться в Исландию, если будет на то королевская воля.

— Это не охладит нашу дружбу, Олав, — ответил Харальд. — Да, ты можешь покинуть нас этим летом, ибо вижу я, как ты тоскуешь по дому. И не будет у тебя никаких хлопот с подготовкой к плаванию. Я сам позабочусь обо всем.

Он оснастил кнарр и загрузил его деревом.

— Это твой корабль, Олав, — сказал он. — Тебе не пристало покидать Норвегию на наемном судне.

Олав произнес много учтивых слов благодарности. Позже, оставшись с Гуннхильд, он негромко сказал ей:

— Король был очень любезен, но я думаю, что гораздо больше мой долг перед тобой, моя госпожа.

— Все, что я делала, доставляло мне великую радость, — прошептала она в ответ. — Ты пришел ко мне, как свежий ветер с моря.

Эйрик был штормом, думала она. Брайтнот был теплым нежным ветерком, долетевшим из далеких южных стран. Хрут был мимолетным шквалом. Она тогда не понимала этого и потому обидела его. Олав не должен пострадать из-за того, что встретился с нею.

Как и в первый раз, король Харальд и королева Гуннхильд спустились вместе с гостем на причал. Король произнес сердечное напутствие. А королева не смогла сказать почти ничего, только повторяла:

— Счастливого плавания. Желаю тебе всегда счастливого плавания.

Как весело он прыгнул на борт!

В этот день небо было ярко-синим, с белыми мелкими облачками. Волны играли, сверкали, звенели. Парус, раскрашенный яркими полосами, развернули почти сразу, и он туго надулся; флажок на мачте трепетал, как крыло. Корабль устремился к морю, унося прочь от Гуннхильд последнее дыхание молодости.

Она не плакала, когда погибали ее господин, ее братья или ее сыновья. Только не там, где кто-нибудь мог увидеть ее слезы. Слезы были не для нее. У нее всегда было много дел.

После того, как ушел флот Харальда — о, какой у него был свирепый храбрый вид! — она почувствовала, что ей стоит сменить место жительства. Королевский дом настоятельно требовал серьезной чистки и проветривания. До возвращения Харальда в нем оставались жить лишь слуги да несколько стражников. Ее дом — хотя и гораздо меньше размером, он никогда не бывал переполнен — оставался чистым и опрятным, но вряд ли можно было в отсутствие короля ожидать появления многих знатных гостей.

Конечно, любой из его братьев с готовностью принял бы мать у себя. Но они редко подолгу жили на одном месте. Испытывая необходимость кормить своих воинов и слуг, и при том, что торговцы в основном везли свои товары к Харальду, они перемещались по своим областям и жили за счет лендрманнов и хёвдингов. Гуннхильд была уже слишком стара для такой жизни. Кроме того, так трудно было бы поддерживать в народе преклонение перед нею.

Гуннхильд направилась в Кёрмт. Когда она прибыла туда, там находился Рагнфрёд, но вскоре он отбыл. Теперь она находилась почти в самом центре королевства.

Быстроходная лодка примчалась с известием о том, что на юг направляется ярл Хокон. Она приказала управляющим и слугам приготовиться принять его — а также и его дружинников, так как вряд ли это было нападение. Какую пользу оно могло бы ему принести? Спустя несколько дней прибыл и сам Хокон с двумя кораблями. Все моряки были полностью вооружены, но носовые фигуры были убраны, а на мачтах висели белые щиты.

— Когда я узнал о том, что ты приехала сюда, королева, я подумал, что было бы хорошо побеседовать с тобой, — сказал он, обнажив в быстрой улыбке зубы, блеснувшие в темной бороде. — Не то чтобы я без должного уважения относился к твоим сыновьям. Никогда! Но ты будешь знать, что я ничего не замышляю против них, и сможешь им передать.

Ну нет, он замышляет, хотя никогда не давал явного повода заподозрить его в этом, подумала Гуннхильд. Хотя он получил виру и дорогие подарки, его отец остался неотмщенным. К тому же он не может не знать, что ее сыновья только и мечтают прибрать к рукам его Траандло. И он совершенно прав.

Она улыбнулась в ответ.

— Уже то, что ты разыскал меня, само по себе говорит о доброте твоего сердца, ярл, — нежным певучим голосом произнесла она.

— Я приехал с определенным намерением, — сказал Хокон. — Ты должна знать — и, конечно королям это тоже известно, — что я велел трондам держать оружие наготове и мои военные корабли оснащены и могут выйти в море, как только я пожелаю этого. Я хочу, чтобы короли и ты, королева-мать, знали, что это никоим образом не нацелено против них. Мое самое заветное желание состоит в том, чтобы хранить между нами нерушимый мир.

— Могу ли я спросить, ярл, почему же тогда ты, если можно так сказать, уже наполовину собрал свою силу?

— Позволь мне быть откровенным, королева. Я отлично знаю, что твои сыновья честны. Но многие тронды таят в сердцах недовольство. Когда король Харальд собирает свое войско и отправляется на север, они начинают задумываться. Они волнуются и ропщут. И для того, чтобы вызвать столкновение, требуется совсем немного. Держа мой народ в боевой готовности, я ослабляю в нем страхи. А это помогает сохранению мира.

Значит, он предупреждает меня и сыновей, думала Гуннхильд. Или это все же начало подготовки к войне?

— Я понимаю, — сказала она вслух. — Мы еще поговорим об этом подробнее. Но сначала мы будем пировать. Заранее прости старуху за то, что она рано уходит спать. Пусть это не мешает веселью.

В следующие несколько дней они несколько раз беседовали наедине и все время пытались уверить друг друга во взаимной безопасности, почти не затрагивая иных дел. Гуннхильд сообщила Хокону, что посоветовала Харальду Серой Шкуре не высаживаться на берег в пределах Траандло, и король согласился. Хокон пообещал не отправлять в викинги отряды больше трех кораблей вплоть до возвращения Харальда. Снова и снова они с разных сторон обсуждали эти вопросы — две настороженные хитрые дикие кошки, держащие наготове могучие когти, но не показывающие их друг другу.