Все же у него имелись и скрытые слабости. Большой поддержкой для него служил ярл Сигурд из Хлади, король постоянно спрашивал у него советов, но Сигурд заметно старел. За доблестью и веселостью скрывалось сильное сердечное волнение — из-за Бога, от которого король отвернулся, но совсем не отказался, из-за священников-христиан, которые избегали его, и мирян-христиан, которые относились к нему с заметной холодностью, и из-за жены. В конце концов он женился впервые, и, похоже, удачно. Супруги проводили вместе немного времени, и лишь недавно королева принесла первого ребенка. Король же, похоже, совсем не думал о том, чтобы добавить к этой жене еще одну или нескольких женщин, которые связали бы его с родами более значительными, нежели род простого хёвдинга. Он всегда был опрометчив в своих словах и делах. Если Сигурд не имел возможности вовремя предупредить его о чем-то, он вполне мог резкими словами прогнать от себя возможного союзника. Пока что все это не имело такого уж большого значения, но могло быть использовано с толком.

— Мать, это важные сведения, — негромко сказал Гудрёд.

— И все это правда, — ответила она.

— Но как тебе удалось узнать все это, сестра? — резко спросил Эйвинд. — Во всем, что ты нам рассказала, ощущается отчетливый запах колдовства.

— Успокойся, брат, — прорычал Ольв. — Ты всегда мчишься прямо вперед, словно слепой боров.

— Ты же должен давно уже знать, как королева-мать собирает отовсюду по крошке правдивые сведения и сплетает их воедино, — умиротворяющим тоном сказал ему Харальд.

— Разве попусту я проводила дни и часы с этим его бывшим священником? — сказала Гуннхильд. — А также и многими другими, у которых было что мне сообщить. Я долго и старательно обдумывала все, что мне удавалось узнать. — А также кое-где побывать в снах, но об этом она говорить не стала.

— Тогда что же ты посоветуешь, мать? — спросил Гамли так же нетерпеливо, как это делал когда-то Эйрик.

— Не пытайтесь в ближайшее время снова свергнуть его, — ответила она.

Харальд кивнул.

— Нет, конечно, не в этом году. Мы заново начали собирать свои силы.

— И не в будущем году…

— Постой! — возмутился Сигурд. — И сколько же нам ждать?

Его непочтительность заставила всех нахмуриться. Могла разгореться ссора, впустую уйти время… Так что Гуннхильд пресекла такую возможность в корне:

— Но и не сидите без дела. Совершите несколько незначительных набегов — всего лишь два-три корабля, — быстро наскочить, нанести удар и тут же скрыться. Но, самое главное, сделайте так, чтобы они чаще видели приближающиеся драккары. Они зажгут свои сигнальные костры, все королевство возьмется за оружие — а потом увидят, что это было впустую, и так много раз. Мелкие викинги тоже приложат к этому руку, устраивая набеги на свой страх и риск, а от этого оборонять страну станет еще труднее. Но ведь норвежцы не смогут узнать заранее, насколько незначительными будут эти набеги и что для их отражения не стоит собирать силы целых областей. Через некоторое время Хокон устанет от бессмысленных вылазок. Я уже сказала вам, что он сейчас не столь терпелив, каким был поначалу. Кроме того, он считает, что у него есть более важные дела.

— Какие же, например? — глумливо воскликнул Рагнфрёд Красный.

— Установить законы и правосудие; объединить Норвегию в одно цельное королевство.

— И передать его в руки сатаны! — рявкнул Эрлинг.

— Не будем пока что говорить об этом, — предложил Харальд. — Сначала мы должны свергнуть его.

— И отомстить за нашего брата Гутхорма, — добавил Рагнфрёд.

— И сколько же нам ждать?! — снова выкрикнул Сигурд.

— Пока не придет время, — ответила Гуннхильд. — Мы не пропустим его.

Харальд покачал головой.

— Нет, мать. Ты мудра, и в этом году мы поступим так, как ты хочешь. И возможно, и в следующем году. Но дольше сидеть сложа руки мы не станем.

— Не станем, — подтвердил Гамли, и его лицо стало как никогда похоже на лицо Эйрика.

— Даже если не произойдет ничего иного, — продолжал Харальд, — наши люди могут начать роптать. О, да, мы будем тревожить Вендланд и, возможно, Ирландию, раз уж нам нельзя докучать Хокону. Это облегчит положение. Но ведь у многих в Норвегии остались дома, и они давно уже питают надежды вернуться туда. А кроме того, жив еще мой тезка Харальд Синезубый. Лучше не давать ему повода разочаровываться в нас.

Да, подумала Гуннхильд, датский король остался очень недоволен их неудачей в Агдире.

— Позвольте мне встретиться с ним, — сказала она. — Я надеюсь, что смогу уговорить его потерпеть столько, сколько требуется.

— Ты хочешь уговорить и нас, мать? — Голос Рагифрёда прозвучал неожиданно мягко.

— Тот, кто бежит слишком быстро, запыхается раньше, чем достигнет цели, если, конечно, не споткнется и не упадет.

— Эта мудрость годится для рысей, сестра, — ответил Ольв. — Волки не подкрадываются к своей добыче и не лежат подолгу в засаде, поджидая ее.

Гуннхильд хорошо понимала, что он сказал так потому, что много лет знал ее сыновей, а также множество им подобных. Да и Эйрик Кровавая Секира тоже повел бы себя по-другому.

— Что ж, — ответила она, — по крайней мере, у нас будет год, чтобы посмотреть, как пойдут события. — Она поднялась и добавила с кривой улыбкой: — Теперь я оставлю вас продолжать споры до тех пор, пока мы не встретимся за трапезой. Я должна проследить за ее приготовлением, Харальд.

Молодой король ответил улыбкой.

— Как тебе будет угодно, мать. — Гуннхильд никогда не согласилась бы на то, чтобы какая-нибудь из его наложниц отобрала у нее хоть что-то из ее обязанностей по управлению хозяйством. — Спасибо за все, что ты сказала нам. — Что-то в этом же роде произнесли все остальные, присутствовавшие в комнате. И, не успела она переступить порог, как ее волки уже принялись увлеченно обсуждать свои волчьи дела.

Она пошла не прямо между домами, а выбрала окольный путь. Тут в общем-то не было нужды в охране: повсюду виднелись работавшие в полях люди, и у каждого свободного под рукой было копье. Местные жители часто видели, как она проходила этой дорогой, погруженная в мысли, о содержании которых они даже не пытались догадываться. Тропинка сначала шла через луг, где пасли домашнюю скотину, а дальше по ней ходили едва ли не одни только охотники, добывавшие зайцев и куропаток, ибо этот путь уводил к дольменам, а от них в болота, где, по общему признанию, обитали призраки.

Стоял прекрасный весенний день. В высоком небе, полном солнечного света, неторопливо проплывало несколько ярко-белых облаков, под которыми, неутомимо работая крыльями, летели к северу бесчисленные стаи. Мягкий воздух был полон ароматов и пения птиц. Зелень, совсем недавно чуть заметно оттенявшая ветви, подобно легкой дымке, быстро сгущалась в пелену, напоминавшую туман, которому скоро предстояло превратиться в море. На ветвях кустов сверкали капли недавно прошедшего дождя. Слабо утоптанная дорожка не успела размокнуть; на ней лишь кое-где поблескивали небольшие лужицы. Под дубом, на котором начала пробиваться первая листва — возле его корней Гуннхильд издали увидела цветущие анемоны, — стоял мужчина.

Большинство местных жителей не стало бы задерживаться здесь. Совсем неподалеку находился пригорок, увенчанный дольменом, большими грубыми камнями, густо обросшими лишайником — стены и крыша неведомо чьего логова. Те, кто осмеливался бы назначить здесь встречу, находились на виду у всех, но все равно оставались в одиночестве. Время от времени тут встречались, прогуливались, беседовали Гуннхильд и Брайтнот.

Увидев королеву, Брайтнот вздрогнул, но не сделал никакого неподобающего движения, лишь негромко позвал:

— Моя госпожа!

В этом восклицании отчетливо слышалась радость, но в то же время оно напоминало и мольбу нищего о милостыне.

— Приветствую тебя. Как я рада нашей встрече!

— Я ждал… я вспоминал… надеялся…

Конечно, песня, которую она пела, закрывшись в своем доме, незадолго до приезда ее сыновей, могла иметь к этому некоторое отношение. Но она и без того знала, что он будет помнить и надеяться.