Я до конца прочитал бумагу. Да, выхода нет. И моя жизнь полностью зависит от нее. Даже если она умрет от какой‑нибудь болезни или по нелепой случайности, мне можно будет готовиться к электрическому стулу. Теперь мне, как ни смешно это казалось, надо защищать ее и оберегать.

Я сложил бумагу и поднял глаза. Глория сразу поняла, что в этой бумаге содержалось что‑то неприятное для меня, но миссис Харшоу снова дала знать о себе:

— А теперь поговорим о ваших неприятностях, мисс Гарнет. Вы понимаете, что мистер Мэдокс просто обязан был рассказать мне о вашей растрате. Но он же и упросил меня дать вам возможность рассчитаться…

Меня словно оглушили. Вот это удар! И собственно говоря, это конец!

Наверняка, когда она рассказала Суттону про меня, тот ответил откровенностью на откровенность и доложил о Глории… А я‑то позволил этой женщине удрать, приняв ее за Глорию.

А та сидела на кушетке, бледная и растерянная. Она смотрела на меня испуганными и в то же время вопрошающими глазами, ожидая от меня хоть чего‑нибудь — жеста, взгляда, слова…

Но я не мог шевельнуться. Она, наконец, тоже отвела глаза.

Меня никто не заставлял держать ее в неведении. И я мог сказать ей правду. Ужасную правду…

Но разве это изменило бы что‑нибудь? Конечно нет! Все равно я ее теряю навек. И я промолчал.

А она поднялась — стройная, молодая, красивая, такая близкая и в то же время недоступная для меня — и спокойно сказала:

— Я благодарю вас, миссис Харшоу. И можете быть уверены, я возмещу растрату… А теперь, может быть, вы позволите мне уйти?

— Я провожу вас, Глория, — с готовностью предложил я.

— Нет, не надо… Я… я лучше пройдусь пешком…

Она вышла из дома, прошла по гравийной дорожке и вскоре исчезла за поворотом.

Я взглянул на Долорес. И к этой женщине я буду прикован до конца своей жизни!

Долорес какое‑то время смотрела на меня, а потом проговорила с усмешкой:

— Хотел променять меня, женщину, жаждущую твоей любви, на какую‑то девчонку! Глупец! А теперь будешь валяться у моих ног и молить, чтобы я вышла за тебя замуж… Ведь теперь тебе нужно оберегать меня и следить, чтобы со мной ничего не случилось…

По моим глазам она поняла, что опять перегнула палку, но было уже поздно. Я прыгнул на нее и схватил руками за горло. Ярость клокотала во мне. Я хотел лишь одного — убить эту суку. Чем я, в конце концов, рискую? Только своей жизнью…

Она уже хрипела, когда я внезапно выпустил ее. В последний момент я все‑таки опомнился.

— Вот видишь, Гарри… — едва слышно прошептала она.

Она поправила прическу, взглянула на свою грудь, обнажившуюся в борьбе, и снова улыбнулась.

Я заставлял себя не смотреть на нее. Она лежала на кушетке, почти голая, растрепанная, сексуально–обольстительная, а аромат, исходивший от нее, приятно щекотал мне ноздри, вызывая неистовое желание обладать этой женщиной…

— Поцелуй меня, мой Гарри…

— Не играй со мной, До…

И тем не менее я опустился рядом с ней на кушетку. Она сразу же обвила мою шею руками.

— Разве это игра?

Я промолчал. Мне предложили только один выход, но это все же лучше, чем положение без выхода.

— Почему ты не отвечаешь?

— Лучше помолчим… Ведь и так все ясно.

— Ты любишь меня?

— Конечно! — ответил я, с яростью овладевая ею.

С тех пор прошел почти год. Я женился на Долорес и теперь каждое утро отправляюсь в автопарк продавать или давать напрокат машины, и денег у меня столько, что я не знаю, куда их девать. Я стал членом Коммерческого совета города и вступил в ряд клубов.

Есть у меня и мечта. Мне хочется стать директором банка. Тогда я, наверное, был бы единственным директором, который достиг такого положения, начав с того, что ограбил банк.

Главная же моя забота — благополучие и здоровье моей жены, хотя я и смотрю на нее как на самую последнюю потаскуху, — ведь все мое благополучие зависит только от нее.

Я неоднократно пытался выяснить, где она держит свое заявление, но ничего не добился. Пробовал я и убежать куда‑нибудь подальше, но в последний момент одумывался, ибо понимал, что рано или поздно меня поймают.

Непонятным было для меня появление медальона Глории в домике Суттона. Но однажды я спросил об этом у Долорес. Она мне все объяснила. Оказывается, когда днем Глория привезла Суттону пятьсот долларов, тот увидел у нее этот медальон и забрал себе на память. А вечером, приехав к нему, Долорес увидела медальон и сунула его к себе в сумочку. Суттон этого даже не заметил — он был во власти желаний.

Глория по–прежнему работает в автопарке. Я как‑то пытался с ней объясниться, но мои маловразумительные фразы наверняка ее не удовлетворили. Да ей, видимо, и ни к чему мои объяснения.

Она с нетерпением ждет того дня, когда полностью рассчитается с миссис Харшоу, и тогда, наверное, сразу же уйдет от нас.

А я даже не могу ей помочь, хотя денег у меня куры не клюют. Долорес следит за этой стороной жизни. Больше всего меня мучает то, что она должна возместить даже те пятьсот долларов, которые отдала Суттону в тот трагический день и которые я потом забрал у него.

Но как бы то ни было, а через два–три месяца она полностью рассчитается и будет совсем свободной. А вот я попал в тюрьму на всю жизнь. В двадцать один год раны легко залечить, тем более что у нее есть там какой‑то Эдди, которого я однажды видел у ее дома и даже разговаривал с ним. Ее неудачливый поклонник. Может быть, она теперь обратит на него внимание?

Я со страхом думаю о том дне, когда она уйдет от нас. Сейчас у меня хоть есть возможность видеть ее. Я часто обращаюсь к ней, и она вежливо отвечает: «Да, мистер Мэдокс», «Нет, мистер Мэдокс», «Хорошо, мистер Мэдокс, все будет сделано!» Но что будет, когда она уйдет?

Часто я вспоминаю то утро, когда впервые увидел ее — свеженькую, миленькую и длинноногую, словно чайная роза на длинном стебле, и мне приходится делать над собой усилие, чтобы не спросить ее, а помнит ли она те вечера, которые мы проводили вместе. Я отлично знаю, как она отреагирует на этот вопрос. Она поднимет свои чудесные грустные глаза, посмотрит на меня с укором и тихо скажет:

— Пожалуйста, не надо об этом, мистер Мэдокс…

Микки Спиллейн (Frank Morrison Spillane, Фрэнк Моррисон Спиллейн — Mickey Spillane).

9 марта 1918 — 17 июля 2006.

Американский писатель, автор популярных произведений в жанре «крутой детектив». Написал около 20 романов тиражом более 225 млн экз.

Родился 9 марта 1918 года в нью–йоркском Бруклине. В литературу пришел рано — свои первые произведения начал создавать, еще будучи школьником. В начале писательской карьеры публиковался под разными псевдонимами, в том числе и как Фрэнк Моррисон. Недолго проучился в университете в Канзас–Сити, позднее перебрался в Нью–Йорк, где реализовал себя как автор сюжетов для комиксов. Он один из соавторов таких известных в США героев, как Капитан Мервел и Капитан Америка. Во время войны служил инструктором ВВС. По окончании войны обосновался в Гринвуде, штат Миссиссиппи, однако в 1946 году вернулся в Нью–Йорк. Он купил землю, но денег на строительство дома не было. Тогда он за несколько дней написал «Я сам вершу свой суд» (I, The Jury, 1947 г.), представив читателям частного сыщика Майка Хаммера.

Вскоре Майк Хаммер стал очень популярен у читательской аудитории — несмотря на нападки критиков, обвинявших писателя в излишней жестокости его произведений, каждая новая книга Спиллейна из цикла о Майке Хаммере расходилась огромными тиражами, многократно экранизировались в кино и на телевидении.

После выхода седьмого романа наступил десятилетний перерыв. Появилось множество слухов о причинах его исчезновения с литературной сцены. Некоторые объясняли его молчание вступлением в секту «Свидетелей Иеговы». Но никакого молчания не было. Время от времени рассказы Спиллейна появлялись в журналах, выходили новые комиксы. Основную часть этих 10 лет Спиллейн отдал новым увлечениям. Он работал акробатом в цирке (что близкое известному по кинематографу номеру Л. Орловой — «Я из пушки в небо уйду»); участвовал в автогонках; искал клады на затонувших кораблях; снимался в кино. Публикация новых романов началась в 1961 г.