— Важно не это, — живо отозвалась Джудит. — Если разрешите, я вам откровенно скажу: совершенно достаточно и того, что мы терпим вас в доме. Я вынуждена терпеть из‑за того, что вы — приятель моего брата, но вы хотя бы ведите себя пристойно, пока находитесь здесь! Пейте этот проклятый виски, я не буду вам препятствовать, и продолжайте распространять свои отвратительные выдумки! О… — Она задыхалась. — Для чего вы хотели видеть меня и Гийо, сэр Генри?

Керстерс сразу замолчал. Он удивленно посмотрел на Джудит. Казалось, у него в голове родилась неожиданная мысль.

— Так вот оно что! — сказал он поспешно.

Послышался шорох шелкового платья, и Джудит ушла. Керстерс, неподвижный, все еще смотрел ей вслед, затем он сделал движение, как бы говорившее, что решение принято. Терлен, ожидавший, что Г. М. взорвется, был удивлен, услышав, как тот сказал спокойным голосом:

— Да, да… Я подозревал, что тут была какая‑то ссора.

— Проклятое оружие! — воскликнул Керстерс. — Но откуда я мог знать! Она мне тогда ничего не сказала… Она смеялась, и из этого я сделал заключение… Знаете, она твердит, что презирает сентиментальность. У женщин теперь бывают такие странные понятия. Однажды днем, когда я был здесь и разговаривал с ней, размахивая над головой стрелой, я случайно уколол себе руку. После минуты подлинного страха я решил использовать ситуацию и разыграть перед ней комедию. Я воспользовался случаем, чтобы объясниться ей в любви, и открыл ей свои чувства, прибавив, что я не жалею, что укололся, наоборот, охотно умираю, любя ее. Не стану повторять, что она мне сказала, так как я джентльмен. Между тем, когда за неделю до этого я объяснялся ей в любви, она меня высмеяла. Все, конечно, пропало после того, как она, плача, побежала звать на помощь и вернулась в тот момент, когда я спокойно пил виски из бутылки, желая придать себе храбрости. А она воображала, что застанет меня лежащим в кресле не в силах двинуться! Тогда все было уничтожено!

Равель покачал головой.

— Надо быть деликатнее в любви, дорогой друг! Самое важное — проявлять терпение до того момента, когда успех закрепился.

— Порядок! — сказал Г. М. — Я понимаю, что произошло: она смеялась, обратив все в шутку и уверяя, что заметила обман с первой же минуты, и тот день прошел в атмосфере сердечной интимности. Но двумя или тремя днями позднее она без видимой причины рассердилась и отказалась от всего! Но я не для того здесь нахожусь, чтобы выслушивать рассказы о ваших похождениях, молодой человек. Я хочу знать, как обстоит дело с этим ядом.

— Вся беда в том, что оружие не было отравленным!

— А другое?

— Копья и стрелы из коллекции абсолютно безопасны, я думаю, что маленькие стрелы Аллана — также. Но вы скоро узнаете все точно: я вам сказал, что старая мисс своим поведением привлекла внимание не только стража у двери, но и одного из его коллег, который в соседней комнате вместе со специалистом сравнивал отпечатки пальцев. Они взяли стрелы, а Арнольд отвел Изабеллу в ее комнату. Надеюсь, она успокоилась.

— Это все, что вы можете сказать? Тогда уходите отсюда, но не покидайте дома. А вы останьтесь! — обратился Г. М. к Равелю. — Я хочу услышать одну семейную историю…

— Семейную историю? Чьей семьи? — спросил Равель.

— Вашей. Вы нам не сказали, что вы родственник семьи Бриксам.

Равель прикрыл глаза, что должно было выражать крайнее изумление.

— Это что — шутка? Конечно, я очень польщен, но кто же считает меня родственником моих друзей Бриксамов?

— Во–первых, полиция, — ответил Гийо, — а во–вторых — я! Видите ли, я немного изучил семейные документы. Но я единственный, кто знает! Аллан ничего не подозревает, и я решил, что лучше не говорить об этом, поскольку вы сами не упоминаете о нашем родстве. Только я интересуюсь, почему?

— Я буду откровенен, — сказал Равель, — но не смотрите на это так серьезно. Я действительно слышал, что мы родственники, но такие дальние, что это не могло… повлиять на нашу дружбу. Приехав сюда, я намеревался купить некоторые вещи. Поставьте себя на мое место. Я сказал бы Аллану: «Так как мы родственники, друг мой, продайте мне эту обстановку по цене, которую я вам предложу!» Нет, это было бы нечестно! Это не в моих правилах!

Гийо кивнул головой.

— Поскольку мы только вдвоем об этом знаем, — сказал он, — мы можем, если хотите, придерживаться старой версии. Для меня это не имеет значения.

— Вы очень добры, тысяча благодарностей! — произнес Равель, не выказывая не малейшего волнения. — Я сегодня выпил слишком много виски, чтобы спорить с кем‑либо. Кроме того, я думаю об этом бедном юноше, который так трагически умер, и считаю, что мне повезло, что я еще жив. Можно мне вас спросить, что вы открыли? Полиция не захотела ничего сообщить, а это дело меня интересует.

— Один из ваших предков тоже интересовался такими вещами, — заметил Г. М. — Знаете ли вы, что в восемнадцатом веке некий Мартин Лонжеваль сделал некоторую обстановку, а также один предмет для этой комнаты?

Равель нахмурился.

— Я уверяю вас, господа, что я даже не знал о существовании этого Мартина Лонжеваля. Но это имя носил и брат моего деда.

— Тогда, — сказал не спеша Г. М., — если вам ничего не говорит обстановка, вас, может быть, интересует замазка? Я знаю, что Гийо неравнодушен к этой вещи.

Наступила мертвая тишина. Удар подготавливался так давно, что Терлен почти забыл об этом слове, произнесенном Гийо в будуаре Изабеллы. Реакция была неожиданной. К великому изумления Терлена, произошло противоположное тому, что он ожидал. Гийо просто охватил одним взглядом всех присутствующих и захлопал в ладоши. Но Равель, закуривший папиросу, обжег пальцы, пробормотал что‑то и повернулся спиной, чтобы бросить спичку в камин. Это движение, несомненно, имело целью скрыть от присутствующих выражение лица. Когда он обернулся, на его лице снова появилась маска приветливой любезности, но вены на висках были странно напряжены.

— Замазка? Не понимаю! Что вы хотите этим сказать?

— Судя по всему, друг мой, — учтиво сказал Гийо, — вы это понимаете гораздо лучше, чем он сам. Меня настолько поражает метод Мерривейла вести допросы и делать из них выводы, что я вынужден совершенно откровенно рассказать историю «Комнаты вдовы». Я не имел намерения рассказывать ее вам, но вы заслужили, сэр Генри! Тогда причина этой смерти станет вам ясна, если вы хоть капельку проницательны.

Его лицо неожиданно выражало радость. Он подошел к буфету.

— Один бокал портера, чтобы промочить горло. Посмотрим, вероятно, Аллан поставил его на одну из этих полок.

Гийо заметил, что своим несколько необычным тоном возбудил интерес у всех присутствующих. С видом заговорщика он повернул ключ в замке правой дверцы.

— Ну, давайте, попробуем портер Аллана марки 1896 года. Почему все дверцы этого буфета так трудно открываются? Это вот здесь…

Дверца со скрипом отворилась. Гийо отошел в сторону, чтобы не заслонять свет, и Терлен, нагнувшись, через плечо сэра Джорджа увидел… лицо, смотревшее на них из буфета широко раскрытыми глазами. Второй взгляд, брошенный Терленом на это лицо, снял страх, но вызвал ярость. Гийо тихонько засмеялся…

— Портер, вероятно, находится с другой стороны… Я очень сожалею, господа! Надеюсь, вы не испугались? Аллан любит детские шалости. Ему доставляет самое большое удовольствие подстраивать своим друзьям шутки с этой куклой. Я забыл вам сказать, что мой брат известный любитель чревовещания!

Он открыл другую дверцу.

— История «Комнаты вдовы», — приступил к рассказу Гийо, — начинается в Париже в августе 1792 года, но еще и теперь она не закончилась.

Сидя за письменным столом с медальоном в руках, Гийо повернул к четырем слушателям портрет молодого человека.

— Чарльз Бриксам — единственный сын основателя нашего дома, ему тогда было двадцать лет. Он заканчивал курс обучения в Париже, и в его письмах того периода чувствовалось влияние Руссо. Из них также ясно, что он создал настоящий культ Французской революции. «Три года жесточайшего напряжения, — писал он своему отцу, — и дело все еще не завершено, но, слава Богу, здесь ради великой цели до сих пор пролито меньше крови, чем английский суд пролил ее за шесть месяцев. Новый министр жирондистов показал, что значит твердость без насилия. Правда, существуют якобинцы, стоящие за более жесткие меры, но они пока что лишены возможности применять их на деле». Старый Бриксам, ставший богатым человеком лишь благодаря собственным усилиям и также бывший сторонником Революции, отвечал иронически молодому человеку, что невозможно приготовить яичницу, не разбив яиц. Сын, придерживавшийся умеренных взглядов, на это заявил, что он больше не может принимать ни малейшей денежной помощи от отца, проникнутого кровожадными идеями. Самое печальное то, что этот юный глупец оставался непоколебимым в своем решении и в 1792 году жил в бедности на улице Сент–Жюльен, читал Руссо при тусклом свете свечи и посещал бурные заседания народного парламента, Но после объявления войны Австро–Венгрии и нападения Пруссии на Францию ситуация меняется, силы якобинцев растут, и Марат требует казней… Чарльз Бриксам находился в Орлеане, когда марсельцы входили в город под бой барабанов и с пением своего дивного патриотического гимна. Бриксам приветствовал их криком «Да здравствуют жирондисты», получил за это удар кулаком в затылок и упал без сознания у ворот какого‑то дома. Десятого августа Дантон распустил парламент, и Чарльз Бриксам услышал выстрелы у Тюильри. Он спешит на улицу и узнает, что швейцарские войска перебиты, а король и королева посажены в тюрьму. С приходом к власти Дантона, Марата и Робеспьера на площади Революции начинает работать гильотина.