Виттория огляделась: лес здесь был немного светлее. Рассмотрев внимательнее незнакомца, она вдруг кинулась на него с кулаками и сбила его с ног.

— Ничтожество, ты и здесь преследуешь нас! — закричала она.

Удивленный Браччиано стоял молча.

— Ведь это презренный Манчини, сообщник убийц! Это он принес ту проклятую записку в ночь, когда убили Перетти. С тех пор Марчелло не раз предостерегал меня: этот человек состоит на службе у наших врагов!

— Манчини! — воскликнул Браччиано. — Я нашел в нем друга, хотя никогда не видел раньше.

Упавший вскочил и со всех ног бросился в чащу темного леса. Она хотела бежать за ним, но не могла оставить мужа.

Виттория отвела супруга, бережно поддерживая, в дом и помогла ему лечь в постель. Поспешили вызвать врача из соседнего города. Она не отходила от его постели, а он, как ни был слаб, никак не мог уснуть.

— Что же случилось с тобой? — спросила ночью Виттория. — Ты выглядишь бледным, рука дрожит, глаза тусклы и неподвижны.

— Боюсь, — ответил герцог, — я допустил оплошность и попал в руки к хитрым врагам. Появление здесь Манчини, от которого меня давно предостерегали дружеские письма, — тому подтверждение. Я думаю, что подвергся их колдовству, и ты слишком поздно пришла спасти меня. О Виттория! Как мы слабы и уязвимы! Совершив одну глупость, мы уже готовы совершить другую. Видимо, я ошибся, думая, что твоя любовь для меня — всё, иначе не позволил бы своей прежней слабости так грубо погубить себя.

Уже несколько лет я провожу эксперименты вместе со своим шурином, великим герцогом. В своем кабинете он хранит диковины, которые я не смогу описать тебе. Что бы ни говорили умники, я твердо знаю теперь, что только дурак может возлагать надежды на превращение металлов и на добычу золота алхимическим путем. Когда упоение любовью возвышает все наши силы, мы бываем счастливы в этой вере или суеверии. Так и ко мне вернулись снова мои старые, забытые мечты. Кто проведет грань между верой и суеверием? Я когда-то работал вместе с ученым Турнезером{140}, иногда мне казалось, что я совсем близко подошел к раскрытию тайны.

Не так давно я встретил здесь, в лесу, старого человека, собиравшего травы. Мы разговорились. Он рассказал мне кое-что о цветах, о силе некоторых растений, то, чего я раньше не знал. К себе в дом он меня не пригласил, был немногословен, и казалось, торопился от меня отделаться.

Когда я снова встретил его, он рассказал мне об одном старике, своем учителе, который знает толк в колдовстве, и был не прочь нас познакомить.

Как бы случайно я встретил его еще раз и попросил старика отвести меня в лесную хижину, где я встретил колдуна. Тот держался в тени, будто не рад был моему приходу. Но на мои настойчивые вопросы всё же отвечал. Короче говоря, он не был расположен демонстрировать мне свое искусство, если я не обладаю достаточным мужеством для этого. Речь шла о том, готов ли я к встрече с душами своих родителей. Мне показалось это странным — ведь чародей, как я думал, совсем не знает меня.

Я дал торжественную клятву сохранить в тайне всё, что увижу здесь, поэтому и скрыл это даже от тебя, чего не должен был делать.

Сегодня, как мы договорились, я пошел к нему. Последовали обычные приготовления: колдун дал мне выпить напиток посвящения, как он его назвал, чтобы укрепить меня и приготовить к необычному и пугающему зрелищу. Он и сам отпил немного, чтобы я не сомневался. В комнате не было ни души, окна были наглухо закрыты, только ярко горели свечи. Заклинатель очертил магические круги, и дурманящий дым, поднимаясь из его сковороды, заполнил комнату. Я уже начал раскаиваться в своей уступчивости, когда действительно передо мной в чаду появились образы моих родителей и стали угрожающе показывать на меня перстами. Наверное, колдун рассчитывал привести меня в смятение и ужас, но поскольку я остался спокоен, решил продолжать. Теперь я убежден, что фигляр знал меня и что всё с первого мгновения было грубым обманом. Я стыжусь самого себя. Вот в чаду появился образ Изабеллы Флорентийской, потом окровавленный Перетти. Я хотел уйти, но дым сгустился, и я почувствовал, что задыхаюсь. Вдруг передо мной появилась ты, полунагая, с искаженным мукой лицом. Это неожиданное зрелище так поразило меня, что я упал без сознания. Спустя некоторое время я очнулся в лесу, рядом с тем человеком, которого ты узнала.

Мои враги взяли надо мной верх и воспользовались моей слабостью, я чувствую, что отравлен этими парами и любая помощь теперь бессильна.

Ночью приехали еще несколько врачей.

Наступила зима — в Верхней Италии довольно суровое и унылое время года, несущее дождь и холод. Герцог Браччиано умер и был похоронен. По поводу его смерти ходили разные слухи. Предполагали, что это дело рук Орсини, его противников из Флоренции, друзей убитого в Париже Троило. Хижину, о которой рассказывал Браччиано, так и не сумели найти, как ни старались. Тот, в ком Виттория признала Манчини, с тех пор нигде не показывался. Многие полагали, что герцога поразила лихорадка, его странные высказывания свидетельствовали о душевной болезни и помутившемся рассудке. Но те, кто верил в чудеса, напротив, утверждали, что его видения в загадочно исчезнувшем доме, вызванные с помощью колдуна или каким-то другим сверхъестественным способом, были не обманом, а наказанием свыше за все грехи и преступления его жизни, и к смерти привели его не ядовитые пары и напитки, а муки нечистой совести.

Виттория переносила боль, как великие души обычно переносят самые тяжкие потери. Никто не видел ее слез и не слышал ее жалоб — ее несчастье было слишком велико. Она переживала горе с тихим возвышенным смирением. Ее жизнь была закончена: только весну, лето и осень длилось ее счастье. Воспоминаниям о сельском уединении она предавалась теперь с наслаждением, пытаясь воскресить в памяти каждое, пусть даже самое незначительное событие, самую невинную шалость.

Виттория переехала в ожидавший их с мужем дворец в Падуе. Городской магистрат, дворяне — самые знатные люди Венеции — почтительно приветствовали ее как герцогиню Браччиано и предложили свою защиту и поддержку.

Ее окружало много слуг, несколько конюхов, свита. В завещании герцог оставил супруге деньги, украшения, драгоценности, серебряную посуду, конюшню, мебель в своих владениях, а также хорошо обставленный дворец в Падуе. Завещание находилось под защитой герцога Альфонса Феррарского, а также некоторых других знатных лиц, поскольку Браччиано имел основания не доверять семье Орсини и был убежден, что Медичи вряд ли благосклонно отнесутся к этому его распоряжению. Если князь д’Эсте встанет на защиту герцогини Виттории Браччиано, то это вызовет недовольство князя Флорентийского, ибо Феррарец и Флорентиец давно не ладят. Все другие замки и имения Браччиано, его обширные владения отошли к сыну Виргинио, родившемуся от брака Браччиано с сестрой великого герцога Флорентийского Изабеллой. Никто не мог упрекнуть герцога, что он обездолил своих детей, облагодетельствовав сверх меры бездетную Витторию.

Если бы безутешная вдова была склонна замечать вокруг себя людей, то дворянство города и окрестностей не преминуло выказать ей свое уважение. Но она стремилась к уединению и общалась лишь с несколькими учеными и священниками. Тот, кто пережил такую утрату, обращается в одиночестве своим осиротевшим и оскудевшим сердцем к любви Невидимого, того, кто первый приходит на помощь в несчастье. Поэзия и интерес к науке не покидали Витторию, она не считала их пустяками. Как только Олимп и Парнас, Аполлон со своей прелестной свитой, танцующие грации и поддразнивающие Амуры окружали ее в поэтические минуты, в ней просыпалась потребность устремиться к Спасителю и изобразить его в образе утешителя. В ее сердце была пустота. Как бы ни стремилась она видеть и ощущать всё вокруг, эту пустоту, эту пропасть открыла ей самая глубокая боль жизни. Но эта же боль показала ей, чем заполнить пустоту: любовью. Виттория испытала, что вечная любовь не уходит бесследно от того, кто искренне и серьезно стремится к ней, и в своих грезах она ощущала, что ее дорогой супруг совсем рядом.