— Нет, — закричал бешеный дикарь, затопав ногами, — никакого выкупа! Зачем же мы вытаскивали тогда этого старого бородача из его мягкой постели? Чтобы показать пример, чтобы запугать стражников, судейских и солдат, чтобы никто не отважился слишком дерзко вставать у нас на пути! Цена, которую мы установили, должна была послужить нам для того, чтобы привлечь чересчур умных, заносчивых и познакомиться с теми, кто может быть опасен нам теперь или в будущем. Мы хотели напугать этих людей, выставив напоказ изрубленное на куски тело старика как памятник нашей власти и неумолимой жестокости. А теперь из-за какого-то предателя выходит — старались мы зря. Нет, мои мужественные братья, не позволяйте так глупо провести себя какому-то болтуну. Чужак, так хитро вошедший в наш круг, пусть умрет первым к вящему ужасу остальных умников и выскочек. Потом мы рассудим, что для нас полезнее: жизнь или смерть Асканио, потому что он на самом деле знает слишком много, чтобы мы могли не считаться с ним. А теперь обнажите ваши мечи!

Лес огласил дикий звериный крик, и сотни мечей взметнулись над головами. Асканио, как бешеный, рванулся к вожаку.

— Остановитесь! — закричал он изо всех сил. — Вы с ума сошли? Ты в своем уме? Этого великодушного, беззащитного человека вы хотите растерзать в своей животной ярости? А я должен спокойно смотреть на это? На казнь моего освободителя? Если ты не человек, если ты взбесившаяся скотина, возьми сначала мою кровь. Как бы ни был я верен братству, убей меня для своей безопасности, потому что я знаю все ваши тайны, но его, благородного человека, оставь в живых и позволь ему вернуться на родину целым и невредимым. Пусть последним знаком расположения ко мне, своему бывшему доверенному лицу, будет то, что вы принесете в жертву меня вместо него.

— Так будь ты первым! — закричал необузданный с пеной у рта, и Асканио, а может быть, и графу в одну секунду пришел бы конец, если бы в это мгновение, как молния, не появился перед остервеневшим великаном красивый высокий юноша.

— Спрячьте ваши кинжалы и шпаги! — закричал он звучным повелительным голосом. — Я слышал все. Недавно я сам был в городе и все знаю точно: Асканио невиновен и совершенно прав, вы сейчас чуть не стали убийцами, а не судьями. Если хочешь, Асканио, можешь снова присоединиться к нам. Или рискнешь начать новую жизнь, вычеркнув нас из памяти?

— Это-то я и хочу, благородный капитан, — произнес Асканио умоляющим голосом.

— А вы, граф, — продолжил юноша, — желаете снова заполучить вашего старика и невредимым выбраться отсюда?

— Верно, — ответил Пеполи.

Молодой человек удалился вместе с графом глубоко в лес, где никто не мог услышать их.

— Вы готовы отблагодарить меня, — начал он, — если я исполню вашу просьбу?

— Без сомнения.

— А что бы вы сделали, если бы вся эта история закончилась по-дружески и даже без какого бы то ни было выкупа?

— Все, что хотите, — ответил граф и посмотрел на него в изумлении.

— Да будет так! — продолжил его собеседник. — Дайте мне честное слово никогда никому не говорить о том, что увидели и услышали здесь, не узнавать никого из нас при случайной встрече и не заговаривать об этом происшествии. И второе: если когда-нибудь кто-то принесет вам зашифрованное послание, примите его, укройте на несколько часов и помогите тайно переправиться к нужному месту. Если вы согласны на эти необременительные условия, цена которым — жизнь ваша и вашего родственника, то поклянитесь, что выполните их и протяните мне руку.

Граф дал клятву.

— Теперь возвращайтесь вместе с Асканио в городок, успокойтесь и отдохните там на постоялом дворе, через час старик будет у вас.

Так и случилось. Старика привезли живым и невредимым к графу, так много поставившему на карту ради него. Слезы радости оросили лица обоих. Немного оправившись от потрясения, граф отдал распоряжения об отъезде в Рим, но Асканио, тосковавший по своим родным во Флоренции, решил поспешить к ним кратчайшим путем. Граф отдал ему все деньги, приготовленные для выкупа родственника. Возвращались в Рим с комфортом. Недалеко от городских ворот граф вышел из кареты, чтобы пройтись пешком.

Ранним утром донна Юлия получила витиеватое письмо от кардинала Фарнезе. Там говорилось: поддавшись страсти, давно зажженной в нем Витторией, но непозволительной в столь зрелом возрасте, он опустился до грубой бестактности, чем унизил себя и свое сословие, а также обидел свою дорогую и любимую подругу. Но как и бывает с благородными душами, подобные печальные мгновения, когда мы сами не владеем собой, забываются; так, он надеется, что великодушная женщина уже простила его и на этот раз. Отныне его главное стремление заставить Юлию всевозможными доказательствами дружбы забыть этот черный час. В знак прощения он надеется получить разрешение снова посещать ее дом, чтобы стать свидетелем счастья благородной девушки и, как было всегда, иметь возможность общаться с обеими женщинами, что так возвышает душу.

Было решено отпраздновать свадьбу только в кругу самых близких друзей. Кардинал Монтальто чувствовал себя не совсем здоровым и не мог участвовать в празднике, но были приглашены старый Капорале, несколько дворян со своими женами и граф Пеполи, который, оказалось, был в отъезде, и никто не мог точно сообщить день его возвращения. Однако граф появился, парадно одетый, у двери в церковь в тот момент, когда свадебная процессия выходила из переполненной часовни. Вокруг толпились дворяне и простолюдины, чтобы посмотреть на церемонию. Граф не без волнения приветствовал донну Юлию:

— Как счастлив этот молодой жених. Как я ему завидую!

Мать прошептала в ответ:

— Если бы вы серьезно сказали об этом раньше, я бы тоже, наверное, была счастлива.

Пеполи был изумлен.

Разодетый, со здоровым, свежим румянцем, стоял Марчелло рядом со своим братом Фламинио. Невеста была чудо как хороша: так высока и прекрасна, что невысокий жених казался рядом с ней смешным коротышкой.

— Я вам это припомню, — зловеще прошипел чей-то голос позади Виттории. — Такого супруга вы должны стыдиться! Мы еще поговорим, несмотря на запреты, только как-нибудь в другой раз.

Она робко оглянулась — позади стоял угрюмый Луиджи Орсини.

Процессия спустилась вниз по лестнице. На улице образовалась толкотня.

— Ведут рабов на галеры, — сказал какой-то горожанин.

Послышался звон и лязганье цепей.

— Ха! Проклятье! Будьте вы прокляты! — закричал кто-то в отчаянье громким голосом.

У Виттории потемнело в глазах, когда она узнала в закованном в цепи человеке Камилло.

— Ты — невеста! — снова закричал он. — Марчелло рядом с тобой весь в драгоценностях, а я в цепях! Пусть небо, все святые проклянут этот грешный брак! Ад ликует, черти радостно вылезают из пропасти, чтобы возложить на тебя свадебный венок, эти нежные мирты!

Все пришли в ужас. Бичи надзирателей защелкали, и с ревом, громыхая цепями, закованные бандиты проследовали мимо. Многие из них громко хохотали, другие злорадно усмехались, сверкая белыми зубами. Гости отправились за праздничные столы в богато украшенный дом.

Мир в семье Аккоромбони был восстановлен. Молодой супруг чувствовал себя счастливым, Виттория жила тихо и спокойно, отдаваясь женским заботам или чтению любимых книг, то играла на лютне и пела своим звучным голосом нежные песни, многие из которых сочинила сама, то писала стихи и письма своим друзьям. Многие канцоны и стансы напечатали ее друзья и почитатели без упоминания ее имени. Некоторые сочинения до сих пор сохранились в рукописях в библиотеках Италии.

Виттория казалась удовлетворенной своей монотонной, заполненной повседневными заботами жизнью, собой и всем миром.

В доме Аккоромбони, ныне Перетти, чаще, чем когда-либо, появлялись чужеземцы, ученые и знать. Весь город говорил об уме, талантах и высоких душевных качествах прекрасной Виттории, и визиты благородных жен и мужей, поэтические вечера (академии), импровизации, музыка и пение, время от времени доклад ученого или философа, одухотворенные споры и остроумные диспуты превратили приветливый дом в пристанище муз, где веселый муж и серьезный юноша чувствовали себя одинаково уютно. Кардинал Фарнезе приходил сюда, как раньше, и даже чаще, ибо здесь он встречал своих друзей, знакомых и развлекался больше, чем прежде. Он, как всегда, был учтив и изящен, ничто не выдавало его былой страсти, и можно было поверить, что он окончательно исцелился от нее. Кардинал радушно принял Перетти, и тот мог запросто наносить ему визиты и ужинать во дворце, что происходило бы гораздо чаще, если бы юношу не предостерег от такого общения его дядя, кардинал Монтальто — бывший брат Феликс. Поскольку старик все больше сближался с домом Медичи и кардиналом Фердинандом, а Медичи и дом Фарнезе открыто враждовали, то он не мог допустить, чтобы его неопытный племянник слишком явно был связан с могущественным противником. Монтальто предостерег юного Перетти от излишней доверчивости — Фарнезе очень хитер и скрытен, маской любезности прикрывает злобу и коварство.