4 И снова ночь, но эта ночь темна. И снова дом — но мрачен старый дом Со ставнями у окон: тишина Уже давным-давно легла на нем. Лишь комната печальная одна Лампадою едва озарена… И он сидит, склонившись над столом, Ребенок бледный, грустный и больной… На нем тоска с младенчества легла, Его душа, не живши, отжила, Его уста улыбкой сжаты злой… И тускло светит страшно впалый взор,— Печать проклятья, рока приговор Лежит на нем… Он вживе осужден, Зане и смел, и неспособен он Ценой свободы счастье покупать, Зане он горд способностью страдать. 5 Старинный сад… Вечернею росой Облитый весь… Далекий небосклон… Как будто чаша, розовой чертой, Зари сияньем ярко обведен. Отец любви!.. В священный ночи час Твой вечный зов яснее слышен в нас. Твоим святым наитием полна, Так хороша, так девственна она, Так трепетно рука ее дрожит В чужой руке — и робко так глядит Во влаге страсти потонувший взгляд… Они идут и тихо говорят. О чем? Бог весть… Но чудно просветлен Зарей любви, и чист, и весел… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6 Опять толпа… Огнями блещет зал, Огромный и высокий: светский бал Веселостью натянутой кипит, И масок визг с мотивом вальса слит. Всё тот же Ланнер страстный и живой, Всё так же глуп, бессмыслен шум людской, И средь людей — детей или рабов Встречает он, по-прежнему суров, По-прежнему святым страданьем горд — Но равнодушен, холоден и тверд. И перед ним — она, опять она! И пусть теперь она осквернена Прикосновеньем уст и рук чужих,— Она — его, и кто ж разрознит их? Не свет ли? Не законы ли людей?.. Но что им в них? — Свободным нет цепей… Но этот робкий, этот страстный взгляд, Ребячески-пугливый, целый ад В его груди измученной зажег. О нет, о нет! не люди — гневный бог Их разделил… Обоим дико им Среди людей встречаться, как чужим, Но суд небес над ними совершен, И холоден взаимный их поклон, Едва заметный, робкий. 7 И опять Видение исчезло, чтобы дать Иному место. Комната: она Невелика, но пышно убрана Причудливыми прихотями мод… В замерзшее окно глядит луна, И тихо всё, ни голоса… но вот Послышался тяжелый чей-то вздох. Опять они… и он у милых ног, С безумством страсти в очи смотрит ей… Она молчит, от головы своей Не отрывает бледных, сжатых рук. Он взял одну… он пламенно приник Устами к той руке — но столько мук В ее очах: больной их взгляд проник Палящим, пожирающим огнем В его давно истерзанную грудь… Он тихо встал и два шага потом К дверям он сделал… он хотел вздохнуть, И зарыдал, как женщина… и стон, Ужасный стон в ответ услышал он. И вновь упал в забвении у ног… И долго слов никто из них не мог На языке найти — и что слова? Она рыдала… на руки опять Горячая склонилась голова… Она молчала… он не мог сказать Ни слова… Даль грядущего ясна Была обоим и равно полна Вражды, страданья, тайных, жгучих слез, Ночей бессонных… Смертный приговор Давно прочтен над ними, и укор Себе иль небу был бы им смешон… Она страдала, был он осужден. 8 Исчезли тени… В комнате моей По-прежнему и пусто, и темно, Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней Мне давят грудь… Мне стыдно и смешно, А к призракам давно минувших дней Готов я руки жадно простирать И, как ребенок, плакать и рыдать… 28 января 1846 Предсмертная исповедь{18} And lives as saints have died — a martyr. 1 Он умирал один, как жил, Спокойно горд в последний час; И только двое было нас, Когда он в вечность отходил. Он смерти ждал уже давно; Хоть умереть и не искал, Он всё спокойно отстрадал, Что было отстрадать дано. И жизнь любил, но разлюбил С тех пор, как начал понимать, Что всё, что в жизни мог он взять, Давно, хоть с горем, получил. И смерти ждал, но верил в рок, В определенный жизни срок, В задачу участи земной, В связь тела бренного с душой Неразделимо; в то, что он Не вовсе даром в мир рожден; Что жизнь — всегда он думал так — С известной целью нам дана, Хоть цель подчас и не видна,— Покойник страшный был чудак! 2 Он умирал… глубокий взгляд Тускнел заметно; голова Клонилась долу, час иль два Ему еще осталось жить, Однако мог он говорить. И говорить хотел со мной Не для того, чтоб передать Кому поклон или привет На стороне своей родной, Не для того, чтоб завещать Для мира истину, — о нет! Для новых истин слишком он Себе на горе был умен! Хотел он просто облегчить Прошедшим сдавленную грудь И тайный ропот свой излить Пред смертью хоть кому-нибудь; Он также думал, может быть, Что, с жизнью кончивши расчет, Спокойней, крепче он уснет. вернуться Живет, как умирают святые, — мучеником. Байрон (англ.). |
