Лента дороги виднелась только в отдалении, здесь же она была полностью завалена обломками жилищ. Он брел среди битого стекла, обрывков материи, искореженного металла; вот детская игрушечная машинка, вот подставка для шляп, вот викторианский семейный портрет, вот развороченное пианино… От груды расколоченных бутылок несло знакомым духом; здесь, на углу, стоял паб. Метью угодил ногой в рваный картонный ящик, от которого исходил сильнейший запах виски. В ящике не осталось ни одной целой бутылки. Жаль… Он чувствовал, что предпочел бы умеренное опьянение состоянию невыносимой трезвости, в котором приходилось знакомиться с новым миром.

В отдалении показались рухнувшие стены старого монастыря. Метью спустился в канаву, вылез с другой стороны и заковылял по распаханному полю в сторону аэропорта.

Поле было усеяно ямами, а на посадочной полосе, превратившейся в склон холма, зияли уродливые трещины. К одному из ангаров притулился пассажирский «Вайкаунт» с треснувшим звездоносным крылом и расколотым на две половинки фюзеляжем. Метью замер. Для него, как и для большинства островитян, ниточка, связывавшая Гернси с Англией, тянулась в последние годы не столько из гавани, сколько отсюда, из аэропорта. Он понимал, что теперь здесь не сумеет приземлиться ни один самолет. Предположим, ангары можно отстроить, полосу залатать, только к чему это все, если вздыбилась сама земля?

Стоя посреди открытого пространства, он крикнул:

— Есть тут кто–нибудь? Я здесь! Здесь! Есть кто–нибудь живой, кроме меня?

Тишина и безлюдье заставили его умолкнуть и продолжить путь поперек летного поля в сторону Фореста. Здесь тоже стояли дома — вернее, стояли раньше; Метью решил держаться от них в стороне. Ему надо к долине Гуфр, где обитают Карвардины. Обитали… У него не было ни малейшей надежды найти хоть кого–то в живых.

Приблизившись к остаткам дома, он снова был вынужден приняться за работу — растаскивать куски стен, штукатурки, досок, обломки мебели…

Они лежали, пригвожденные к своей развороченной кровати, сжимая друг друга в объятиях, — испуганные первым толчком, прильнули друг к другу и так встретили почти мгновенную смерть. Метью застыл над трупами. Предполагалось, что Карвардины навестят его в воскресенье, чтобы пропустить стаканчик–другой, — это должно было произойти завтра утром… Он не мог просто так бросить их. Наверное, следовало бы вырыть могилу и закопать тела, однако Метью чувствовал себя совершенно обессиленным, к тому же лопата осталась на ферме мисс Люси. И все равно нельзя оставлять их так… Он навалил поверх тел куски штукатурки, чтобы их не было видно.

Куда теперь? К морю? До него было рукой подать, да и необъятный простор, неизменный при любых катаклизмах, сейчас манил к себе с особой силой. Проходя мимо очередного рухнувшего дома, Метью заметил пчел: они беззаботно гудели на солнышке, добывая нектар из цветков на кустарнике, пустившем корни едва ли не на голом камне. Их сонное жужжание напомнило о чайках. В такой близости от моря обычно слышишь их крики. Неужели и они улетели, подобно прочим пернатым? Казалось бы, они–то могут пережить любую катастрофу, просто взмыв в свое родное небо…

Забравшись на последний прибрежный холм, значительно прибавивший в крутизне, и посмотрев в сторону моря, Метью сперва не поверил собственным глазам. Представший его взору пейзаж будто принадлежал другой планете: голое, совершенно дикое пространство, необъятные поля зеленых водорослей, обнажившиеся скалы, влажный песок… Там и сям поблескивали на солнце лужицы.

Где же голубизна моря, где вечные волны? Впереди, под лучами летнего солнца подсыхало оголившееся морское дно.

Метью спустился на скалы, которые еще вчера назывались прибрежными. Кое–где еще сохранились небольшие пространства воды (как их лучше назвать — озера или запруды?), однако дно морское, насколько хватало глаз, представлялось песчаной пустыней, раскинувшейся под голубым небом. На юго–востоке поднималась холмистая гряда — остров Джерси; вряд ли он пострадал меньше, чем Гернси. Метью вспомнил ужасный звук — тот самый небывалый вой, внезапно изменивший диапазон. Значит, это был шум отступающего моря, хлынувшего на запад! Еще вчера Гернси был островом — сегодня же дело обстоит иначе. Напрасно Метью напрягал зрение, стремясь разглядеть на севере спасительную кромку моря.

Наконец он отвернулся и побрел обратно. Ноги гудели, в голове стоял звон. Видимо, настала пора чем–нибудь подкрепиться — ведь был уже почти полдень, а рвота опорожнила его желудок, не дав переварить даже жалкие сардины. Однако голод, так терзавший его поутру, сейчас не чувствовался вовсе. Метью охватило чувство, смахивающее на опьянение; он был склонен сейчас рассматривать свое положение со смесью философской умудренности и жалости к себе. Последний оставшийся в живых человек? Робинзон Крузо на планете Земля? Возможно, так оно и есть. Вокруг царила абсолютная тишина, небо оставалось ослепительно голубым и совершенно пустым.

Метью пошел посреди поля, чтобы обогнуть руины, то и дело спотыкаясь, шагая по искореженной почве. Приходилось пользоваться ружьем как тростью, и стволы быстро забились землей. Впрочем, их можно прочистить веточкой… В голову опять полезли горестные мысли о Джейн. Если бы она осталась с ним на острове, то все равно погибла бы, но он по крайней мере сумел бы по–человечески придать ее земле.

Метью тупо уставился на двустволку. Один ствол был опорожнен: он выпустил из него заряд в голову охромевшему ослику, избавив того от дальнейших страданий. Другой был по–прежнему заряжен. Что может быть проще и разумнее? Разве есть хоть малейший смысл в жизни посреди кладбища? На дурацком холме, торчащем посреди пересохшего, безжизненного моря?.. «Хочу покоя», — подумал Метью, разворачивая ружье прикладом в другую сторону.

В это мгновение его слуха достиг слабый звук. Он долетел издалека — возможно, это развалился под собственной тяжестью один из подрубленных под корень домов. Впрочем, первая мысль была иной: снова кричит ослица. Метью вспомнил, что оставил ее привязанной. Освободившись от пут, она могла бы преспокойно пастись на острове все лето.

Зажав двустволку под мышкой, он зашагал в ту сторону, откуда донесся звук, опять пересек летное поле, только на этот раз забирая к западу от первоначального направления. Земля здесь была в таких рытвинах, словно ее месил, как податливую глину, праздный великан. В одном месте зиял огромный провал, в котором свободно мог бы поместиться целый самолет, даже не касаясь краев кончиками крыльев. Крутые склоны провала были усеяны валунами, на дне виднелась вода — наверное, вскрылся источник. Лет через сто, когда все вокруг зарастет травой, а на склонах пустят корни деревья, здесь получится премиленькое местечко.

Потом вдруг послышался плач. Звук был очень тихий, и Метью застыл на месте, прислушиваясь. Наконец плач повторился — слабый и трудноразличимый, зато на этот раз не было сомнений, что он доносится с западной стороны.

— Кто здесь? Крикните, если вам нужна помощь. Подайте голос!

Ответа не было. Метью уже готов был поверить, что стал жертвой галлюцинации. В полном одиночестве это немудрено. Подойдя к очередным руинам, он замедлил шаг. Здесь все было расколочено и переломано, как и повсюду. Неужели среди этой трухи еще может теплиться жизнь?

Однако плач раздался снова, на сей раз громче. Метью заторопился на звук: сначала дальше по дороге, потом за угол. Здесь прежде стояли стена к стене то ли три, то ли четыре дома; теперь от них осталась одна внушительная груда обломков.

Метью снова крикнул:

— Отзовитесь! Иначе я не пойму, где вы!

Голосок был приглушенный, как будто девичий, и доносился откуда–то с заднего двора. Метью двинулся на звук, но крайне осторожно, потому что боялся, что от малейшего его прикосновения все эти обломки рассыплются в прах.

— Мужайтесь! Скоро я вас вытащу!

Ответа не последовало. Уж не было ли это предсмертным криком, последним глотком воздуха перед гибелью? Поднатужившись, Метью отодвинул бревно — и увидел внизу человеческую фигуру. Молоденькая девушка в ночной рубашке в цветочек. Вот оно что, подумал он, — мертвая, как и следовало ожидать. Ночная рубашка была разорвана, в дыру высунулась грудь. Холодная, совершенно холодная плоть… Не может быть, чтобы он слышал только что голос вот этой несчастной. Метью снова принялся разгребать обломки руками, то и дело призывно крича.