Доедая свою порцию подслащенной и витаминизированной кукурузной каши, Абониту произнес:

— Так мы долго не продержимся.

— Они могут сменять друг друга, а мы — нет, — поддержал его Эндрю. — Что же делать? Опять в путь? Вверх по реке? Или вниз?

— В любой части города они не дадут нам покоя.

— Тогда прочь отсюда. — Абониту помалкивал. — Дождавшись подкрепления и пополнив запасы, мы сможем вернуться.

— Да, — согласился Абониту, — так будет разумнее всего. Сейчас мы отступим, но потом вернемся — с вертолетами, огнеметами и напалмом. Тогда наступление поведем уже мы. Затравим их на этих узких улочках, как крыс. Но я не хотел этого, Эндрю.

— Тебе не оставили иного выхода.

Абониту мрачно поднял глаза на негостеприимный город.

— Чего они хотят? — не выдержал он. — Ведь перед нами не дикари — как они могут быть дикарями? За их действиями стоит чей–то разум, который не может не внушать уважения. Если бы только можно было установить с ними контакт!

— Они как будто не стремятся к этому.

— Но разве они откажутся от контакта, если мы предложим его сами?

— Каким образом?

— Выслав парламентера с белым флагом.

— Может, и не откажутся. Но пока они не предлагали нам ничего похожего.

— Возможно, они считают, что первый шаг должны сделать мы. Ведь это их страна.

— Было бы куда проще убраться подобру–поздорову.

— И вернуться, вооружившись напалмом? Это Лондон, Эндрю! Я хочу согреть мою королеву, а на зажарить ее.

— Значит, парламентер. Зиггури? Думаешь, он справится?

— Нет, не Зиггури. И вообще никто из наших.

— Ты думаешь, что я сгожусь для этого? — медленно осведомился Эндрю.

— Убедить их удастся только тебе.

— Убедить?

— Да. Что у нас мирные намерения. Что мы хотим оказать им помощь. Но я не прошу тебя об этом, Эндрю. Разве что ты вызовешься сам. Я знаю, как это рискованно.

Эндрю улыбнулся. На его облике лежала печать нечеловеческой усталости, лицо горело от начавшейся лихорадки.

— От риска все равно никуда не денешься, — выговорил он. — Остается надеяться, что в этих местах все еще признают белый флаг.

Он в одиночестве подошел к берегу, высоко подняв обрезок узкой трубы с болтающимся на кончике белым лоскутом. До самой набережной он не видел ни души. Потом из–за парапета ему бросили веревочную лестницу.

— Лезь сюда, — велел голос с северным произношением. Наверху его встретили человек шесть. В их глазах читалось любопытство, смешанное с неприязнью.

— Белый? — удивился главный в группе. — Там есть другие белые?

— Нет, только я.

— Черномазые ублюдки! — прошипел рыжеволосый коротышка. — Хотел бы я…

Человеку, говорившему с северным акцентом, было на вид лет пятьдесят — коренастый, седовласый и чисто выбритый, в то время как остальные заросли щетиной. Он повысил голос, и все разом умолкли.

— Кто послал тебя к нам? Чего ты хочешь?

— Меня направили для переговоров с вашим командованием.

Оглядев Эндрю с ног до головы, коренастый проговорил:

— Ладно. Пойдем.

Рыжеволосого послали доложить о появлении парламентера. Остальные двинулись вместе с Эндрю вдоль набережной по направлению к Чаринг–Кросс. Их ноги то и дело вязли в снегу и скользили на льду. Потом они свернули к Нортамберленд–авеню. Деревья вокруг были по–зимнему голы, но все же их вид отличался от того, что остался у Эндрю в памяти, — видимо, они погибли от холода. Некоторые были спилены. Вдали показалась Трафальгарская площадь.

— Осторожность не помешает, — сказал коренастый. — Завяжите–ка ему глаза.

Эндрю завязали глаза куском материи, пахнущим машинным маслом, и повели дальше под руки. Он пытался сообразить, куда именно. Сперва они пересекли Трафальгарскую площадь по диагонали; дальше Эндрю утратил ориентировку. Ясно было, что они перемещаются приблизительно в направлении Пиккадилли–Серкус. Их дважды окликали, и провожатые давали невидимым встречным объяснения насчет Эндрю. Человек с северным акцентом старался отделываться краткими ответами.

— Ступеньки! — раздалось по правую руку. — Осторожнее!

Сперва они преодолели короткий лестничный марш, потом еще один, уже подлиннее. Эндрю почувствовал под ногами мягкий ковер.

— Подождите здесь, — велел человек с северным акцентом. — Я посмотрю.

Пока он отсутствовал, Эндрю успел сообщить своим стражам, что у него в кармане имеется пачка сигарет.

— Боже! — откликнулся голос. — Давненько я не затягивался!

Эндрю уже хлопал себя по карманам, когда новый голос сурово одернул его:

— Опустите руки. Нам от вас ничего не нужно.

Дисциплина у них была на высоте — это Эндрю успел подметить сразу.

— Как угодно, — безразлично ответил он.

Заскрипела дверь, раздались шаги.

— Так, — молвил вернувшийся начальник, — введите.

Они прошли в дверь, спустились еще на несколько ступенек, оставили позади коридор. Эндрю провели в еще одну дверь и велели остановиться.

— Снимите тряпку, — скомандовал новый голос, показавшийся почему–то смутно знакомым. На затылке завозились чужые пальцы, развязывая узлы, и Эндрю зажмурился от света. Комнату освещали всего две керосиновые лампы, однако их тусклого мерцания хватило, чтобы он на какое–то время стал незрячим. Одна лампа свисала посреди комнаты с потолка, наподобие люстры, другая стояла напротив него на столе. За столом восседал человек. Он снова заговорил, и теперь Эндрю покинули всякие сомнения.

— Энди?! Боже мой, откуда ты взялся?

Комнатка оказалась совсем небольшой и лишенной окна; видимо, она служила когда–то кабинетом менеджеру ресторана. На полу лежал ворсистый ковер цвета электрик. Стол из красного дерева был покрыт алой кожей. Дэвид сидел в удобном вертящемся кресле. Комнату обогревал керосиновый камин, так что Дэвид был без пиджака и в рубашке с короткими рукавами. Он кивком отпустил приведших Эндрю людей.

— Оставьте нас. — Дверь захлопнулась. — Ну что, я жду объяснений, парень.

— Я здесь с экспедицией. Меня прислали для переговоров. Может быть…

— Значит, они из Нигерии?

— Да.

— А мы думали, из Ганы — эскадра ушла именно туда.

— Ей что–то помешало. Она осталась в Нигерии.

— Одного не пойму: как ты оказался среди них?

— Мы снимаем фильм. Я оператор. Но в последнее время нам было не до съемок.

— Ты сам вызвался участвовать?

— Когда Мадлен ушла… Это был единственный способ попасть сюда. Конечно, я не надеялся ее отыскать. Но все равно… А идея принадлежала Абониту.

— Абониту? Тому, кто устроил тебя на телевидение?

— Да. — Эндрю немного поколебался. — Сейчас он командует экспедицией.

— Вот это да!

— Мадлен… Как она?

Дэвид с любопытством посмотрел на него и ответил:

— С ней все в порядке.

— Она здесь, с тобой?

— Недалеко отсюда. Итак, наши чернокожие друзья прислали тебя для переговоров. О чем же?

— Они хотят понять, почему на них нападают и что они могут сделать, чтобы это прекратилось.

Дэвид улыбнулся все той же располагающей улыбкой, от которой с его лица исчезла недавняя напряженность.

— Нет ничего проще: пусть уберутся восвояси.

— Пойми, у них самые мирные намерения. Они просто изучают, что к чему, — вот и все. У них и в мыслях нет водружать флаг.

— Пока.

— Они хотели бы помочь вам.

— Мы пришли в Африку с такими же лицемерными словами на устах. Ты сам в это не веришь, Энди. Мы противимся колонизации.

— «Мы»? Кто это «мы»? Банда беспризорников, обитающая среди руин мертвого города. — Он указал на керосиновые лампы. — Надолго ли вам хватит керосина? Наверное, вы до сих пор сидите на консервах. Что произойдет, когда кончатся и они? Кто станет ремонтировать дома, когда начнут обваливаться стены?

— И ты считаешь, что нам следует приветствовать своих чернокожих освободителей?

Первое потрясение и замешательство, которое охватило Эндрю, когда он оказался лицом к лицу с Дэвидом и понял, что Мадлен, возможно, где–то совсем близко, прошли. Их место заняли прежние обиды — ведь именно Дэвид виноват в том, что Мадлен покинула Лагос. Эндрю знал, конечно, что несправедлив, так как по крайней мере непосредственно в ее уходе Дэвид совершенно не повинен, однако от этого становилось еще горше. С трудом подавив закипающий гнев, он произнес: