Хоронили Дерябина пышно и людно. Процессия двигалась к Покровскому кладбищу, что у подножья Орлиного Гнезда. На косогоре, любопытствуя, сидели жители, среди них был Егор.

— Разно помирают люди, — услышал Егор чей-то густой, вязкий голос. — Этот, говорят, от жадности кончился…

Всю зиму Егор пробыл без работы. Жил рыбной ловлей: устроил на льду Амурского залива шалашик и ловил на блесну навагу. Заморозив улов, продавал его за гроши на Семеновском базаре. Случались дни, когда покупателей не находилось, и тогда дома не на что было купить даже хлеба.

Весной неожиданно улыбнулось счастье: Егора приняли вновь в судоремонтные мастерские, на прежнее место.

Первой работой Егора был ремонт «Аркадии». Теперь пароход являлся собственностью порта. Егор менял на «Аркадии» листы обшивки и вспоминал недавнюю историю в бухте острова Аскольд. Работавший в паре с Егором слесарь-судосборщик Кочкин — крепко сбитый человек с угловатыми, резкими чертами лица, словно освещенного красноватым светом от огненно-рыжих волос, — возмущался, услышав рассказ Егора. Он по-матросски ругал буржуев, которые ради своих барышей не ценят ничего на свете. Потом он припомнил и свою невеселую историю, связанную так же, как и у Егора, с судьбой корабля. Служил Кочкин матросом на крейсере «Изумруд». В Цусимском бою крейсеру удалось вырваться из японского окружения и благополучно добраться до бухты Владимир. Но здесь «Изумруд» сел на камни. И хотя корпус был исправен и не дал даже течи, командиру, до смерти напуганному возможностью встречи с японцами, не пришло в голову ничего более разумного, как взорвать крейсер. Кочкин плакал, глядя на остатки красавца «Изумруда». И с того дня в душе Кочкина окончательно укрепилась ненависть к царю и его слугам. С каждым шагом тяжелого пешего перехода из бухты Владимир во Владивосток ненависть эта росла: Кочкин видел рядом с собой трусливого и малодушного командира, своевольно распоряжавшегося судьбой вверенных ему людей. Во Владивосток Кочкин пришел ярым врагом существующего строя.

— Есть у нас еще такие командиры, — говорил многозначительно Кочкин. — Ведут они наш корабль на верную гибель. Только я так думаю, что нам от того прямая будет выгода. Придет час — и сами взойдем на ходовой мостик. А командиров — на дно, как в пятом году.

В глазах Кочкина загорался зеленоватый огонь. Егору становилось неспокойно на сердце — от зеленых глаз Кочкина, от его рыжей жесткой копны волос и белых, точно обсыпанных мукой, ресниц, от всей его угрюмо сгорбленной, могучей фигуры, как бы сделанной из меди, даже голос у него был медный, гудочный какой-то.

Егор присматривался к Кочкину, душу перед ним не раскрывал: кто знает, каков человек. Да и сам Кочкин был не особенно словоохотлив: «да», «нет» — вот и весь разговор. Похоже, что и он опасался…

Владивосток был теперь единственным, после потери Порт-Артура и Дальнего, тихоокеанским портом России, и правительство стало уделять ему больше внимания. Ширились торговые операции, увеличивался грузооборот, росла нужда в судоремонтных средствах. Возрастала потребность и в рабочих руках.

В мастерских с каждым годом прибавлялось рабочих. Военное ведомство завозило их из различных городов России. Владивосток обретал черты большого города. Лик его был смешанный, европейско-азиатский. Тысячи китайских рабочих, селившихся в кварталах Миллионки, придавали городу схожесть с Шанхаем. Город был шумен, многолюден, кипуч. Громыхали по центральной улице трамваи, ярко горело электричество — все это было заведено здесь перед войной 1914 года. А во время первой мировой войны, в связи с немецкой блокадой русских европейских портов, Владивосток и вовсе расцвел, сделавшись открытым портом и центральным пунктом всех военных и коммерческих перевозок.

Работали на оборону и судоремонтные мастерские военного порта. Почти все рабочие были переведены на положение военнообязанных. И без того тяжелое их положение ухудшилось во много раз. Люди роптали, возмущались, протестовали. Егор с волнением прислушивался к разговорам и не раз сам вставлял острое словечко. Он видел, как неудержимо закипали человеческие чувства и страсти. Казалось, добавь немного огня — и произойдет взрыв.

Из Владивостока отправлялись в европейские порты для участия в войне корабли Сибирской военной флотилии. Перед дальним плаванием их ремонтировали в мастерских. Матросы и рабочие на судоремонте, несмотря на усиленную полицейскую слежку, тайно показывали друг другу окопные письма, извещения о гибели родных и близких. Рабочие мастерских вдоволь насмотрелись на мордобой и произвол на военных судах. А матросы видели, что и положение рабочих ничуть не лучше, чем их собственное.

У Егора было теперь много друзей среди военных моряков: ему довелось побывать на ремонте крейсеров «Аскольд» и «Жемчуг», на миноносцах «Бесшумном» и «Бесстрашном». А весной 1916 года Егор ступил на палубу крейсера «Варяг». Того самого, который в русско-японскую войну был потоплен своей героической командой в корейском порту Чемульпо. В 1905 году японцы подняли «Варяга» со дна моря, отремонтировали и ввели его в состав своего военно-морского флота под названием «Сойя». А в 1916 году они продали крейсер России. Перед намечавшимся переходом в Мурманск «Варяг» побывал во Владивостоке.

Он бросил якорь в бухте Золотой Рог в один из мартовских дней. На борт крейсера поднялась его новая команда, прибывшая из Петрограда специальным эшелоном. А спустя несколько дней «Варяг» был поставлен на ремонт.

На палубе «Варяга» рабочие мастерских обнажили головы в память русских моряков. Горькое чувство испытывал Егор: крейсер как бы напоминал о бесславной русско-японской войне сейчас, когда проливалась кровь на фронтах мировой войны…

Общение с командой «Варяга» придало Егору и его товарищам мужества и смелости. Многие не скрывали своих мыслей и настроений.

Кто-то из рабочих доставлял на борт «Варяга» нелегальные листовки и снабжал ими надежных людей из команды крейсера. Егор догадывался, что эта работа ведется Кочкиным. Несколько раз пытался Калитаев завязать с ним разговор, попросить для себя какое-нибудь поручение. Но Кочкин словно бы проверял Егора, присматривался к нему издали, не допуская пока его ближе. «Семь раз примерь», — говорил себе осмотрительный, осторожный Кочкин.

В середине мая «Варяг» опробовал машины после ремонта и через месяц снялся с якоря. На пристань пришли тысячи жителей Владивостока. Среди них затерялся и Егор. Протяжными гудками провожали корабли на рейде Золотого Рога уходивший в далекий путь крейсер.

Из всех четырех труб «Варяга» клубился густой дым. Точно такой же дым выбрасывали высокие кирпичные трубы судоремонтных мастерских. И казалось Егору, что вместе с крейсером отправляются в неведомое плаванье приземистые корпуса цехов, похожие на корабли…

Вскоре в мастерских произошел тот самый взрыв, неизбежность которого ощущал Егор постоянно, каждодневно. Взрыв этот последовал от малой искры. Один из мастеров, которого рабочие не без основания подозревали в связях с охранкой, ударил молодого подручного, работавшего в паре с Егором. Мастер давно и безуспешно искал тех, кто распространял листовки на «Варяге», — это было ему поручено владивостокским охранным отделением. «Варяга» уже не было в Золотом Роге, и, взбешенный неудачей, мастер выместил зло на подвернувшемся под руку парне.

— Кто тебя? — спросил Егор бледного от боли и злости подручного, утиравшего рукавом кровь с лица.

Подручный назвал обидчика.

Егор спокойно, не выдавая клокотавшей в душе ярости, подошел к мастеру. Он переживал такое же чувство, как много лет назад, на борту «Аркадии», когда вел товарищей, чтобы связать капитана.

— Еще раз кого тронешь — отправим на дно, крабов кормить, — сказал Егор с угрозой.

Его услышали все, кто стоял поблизости.

— Долой кровопийцу! — тотчас поддержал кто-то из рабочих Егора.

— Сюда, товарищи! — услышал Егор зычный голос Кочкина.