Семен с почтительным изумлением наблюдал за работой Калитаева, запоминая все его движения, будто вычерчивая их несложный рисунок в мозгу, как на листе чистой бумаги. Когда Калитаев размахивался кувалдой, он — высокий, сильный, с черной шапкой волос — был похож на того могучего великана, что стоял возле земного шара и разбивал на нем толстые цепи.

Лист остыл. Калитаев отер лоб, свернул чуть дрожащими пальцами цигарку, прикурил от уголька, окружив себя самосадным облачком.

— С листом поаккуратнее. По шаблону проверяйте, как следует быть, — сказал на прощание Егор и шагнул за порог.

Семен, подобрав ящик с болтами, выскочил из цеха.

Кочкин встретил его насупясь.

— Тебя в самый раз за смертью посылать, — недовольно проворчал он. — Сейчас все одно гудок на обед будет. Но в другой раз буду ругаться. Уразумел?

Семен слушал понурив голову, больше всего боясь, чтобы разговор этот не услыхала Маша.

— Да ты ящик-то поставь, — улыбнулся Кочкин.

Только сейчас Семен сообразил, что держит ящик с болтами, крепко прижав его к груди, будто было это не железо, а стекло и он боялся обронить его на землю.

И тут грянул пушечный выстрел, заглушивший все железные громы завода. Это морская обсерватория возвещала о наступлении полдня. Семен испуганно повернул голову в сторону выстрела. Кочкин успокоил его:

— Это, брат, адмиральский час пробил. Ударила пушка — значит пора пить флотскую чарку и обедать. Чарку мы пить не будем, а вот обедать — пойдем.

И сразу, следом за выстрелом, взревел гудок на крыше парокотельной. Из басовитой гудочной глотки вместе с густой медью вырывался клекот и шипенье паровой струи. Она взлетала в прохладу мартовского воздуха двумя белыми кучевыми облачками. На землю из них падали весенним моросящим дождем капельки охлажденного пара.

В просторной вскоробленной брезентовой спецовке Сергей был похож на пожарника. Он шел по цеху новой походкой, наверное, потому, что на нем была новая одежда из крепкой, жесткой парусины. Она соответственно требовала твердого, крепкого шага. И Сергей, незаметно для себя, шел таким взрослым, неторопливым, припечатывающим шагом. Время от времени он прикладывал руку к левому нагрудному карману, нащупывал в нем картонный квадратик заводского пропуска. Картонка была на месте, и, касаясь ее ладонью, Сергей ощущал тугие и частые толчки сердца.

В цехе повсюду грудились заготовки для будущих сейнеров. Сергей не знал еще назначения этих разнообразных железин, но догадывался, что, собранные в определенном порядке, они превратятся в морские суда. Тут он подумал о Семене, который будет работать на сборке сейнеров, и легкое чувство зависти возникло и тотчас погасло в душе. «Моя работа тоже интересная», — убеждал себя Сергей, хотя знал о ней пока не много. Самым главным в ней было электричество, а ради возможности иметь дело с динамо-машинами, моторами, реостатами и другой механикой Сергей не пожалел своей давнишней мечты о мореходке. Электричество и море — эти две стихии бушевали в сердце мальчишки, долгое время не уступая одна другой. Когда Сергей жил на Русском острове, мечта о море была единственной. Море окружало Сергея со всех сторон. Разговоры о море были в доме главными: дед любил морские просторы и рассказывал удивительные истории о кораблях, капитанах, дальних плаваниях. С переездом во Владивосток состоялось знакомство Сергея с Андреем Калитаевым, и сразу же маленького мечтателя окружил новый, незнакомый мир замечательных вещей. Среди богатства, собранного Андреем, был, например, деревянный ящичек армейского полевого телефона, найденного в старом окопе на Орлином Гнезде. Мальчишки мечтали исправить телефон и разговаривать по нему. Да мало ли о чем мечтали два товарища! Несмотря на разницу в летах — Андрей был старше и уже работал на заводе, — оба любили поговорить о машинах, кораблях, изобретениях. При этом Сергей любил пофантазировать, помечтать. Андрей был практиком. Он всегда пытался собственными руками осуществить свои замыслы. Однажды он вычитал из принесенной Сергеем книжки описание игрушечного пароходика, который движется силой паровой струи.

— Если взять здоровенную банку, — сказал Андрей, — приделать к ней трубу вроде самоварной, будет больше силы. Верно? Значит, пойдет и большой пароход. Попробуем.

И он притащил на берег бухты старые деревянные ворота, соорудил из них плот, укрепил на нем банку из-под бензина, припаял трубку, разжег под банкой отцовскую паяльную лампу и стал ждать, когда пароход отправится в путь. Кипяток бурлил и клокотал в банке, из трубы, опущенной в морскую воду, вырывались пузыри, а доска не двигалась с места. «Банка мала», — заключил неунывающий Андрей и хотел было переделывать свой корабль, но отец, узнав об этом, разочаровал изобретателя, объяснив, что из его затеи вряд ли что получится.

В другой раз Сергей притащил какой-то учебник, в котором описывалось в примитивном виде изготовление сахара. Андрей возликовал:

— Это ж здорово! У матери в подполье — куча буряков. Сделаем сахар!..

Для пробы решено было сварить сахар в чугуне, в котором Ганнушка готовила вкуснейшие украинские борщи.

Насыпали полный чугунок свеклы, залили водой, растопили печь и стали ждать. Вода выкипела, пришлось доливать чугунок, но ни сахара, ни патоки не получилось. В коричневой пахучей бурде лежала целехонькая свекла. Друзья по очереди опускали в остывшую жижу пальцы и пробовали — не загустела ли она. Потом облизывали пальцы. Но жижа была несладкой и пахла затхлостью погреба.

Возвратилась с базара мать Андрея, заглянула в чугун. Вопросительно поглядела на хлопцев.

— Сахар варили, — угрюмо объяснил Андрей.

— Хиба з таких буряков сахар варят? — рассмеялась Ганнушка. — Варят сахар на заводе, з белых, сахарных, а эти — красные, кормовые. Ох, чудаки ж вы мои!..

Сваренная свекла пошла в корыто поросенку.

Потом вся страна заговорила о «газете без бумаги и расстояний». Во Владивостоке была построена широковещательная радиостанция. Отовсюду была видна ее высокая антенна, стоявшая на сопках Эгершельда. Из полевого телефона Андрей соорудил детекторный приемник, и Сергей услыхал в телефонной трубке далекий голос: «Эр, эл двадцать! Ар, эл твенти! Говорит Владивосток!» Позывные звучали загадочно, особенно на английском языке.

Этот самодельный приемник окончательно повернул Сергея с морского пути на путь электротехники. От недавней морской мечты осталась лишь купленная когда-то матерью флотская бескозырка с надписью на ленте: «Владивостокскiй безпроволочный телеграфъ». Что такое беспроволочный телеграф, Сергей тогда понять не мог, несмотря на объяснения деда. Теперь он не только понял сущность этого изобретения, но и сам пользовался им, улавливая телеграфные сигналы мощной искровки ледокола «Добрыня Никитич», живую человеческую речь и даже музыку…

В дальнем углу цеха Сергей увидел высокие фанерные щиты, образовавшие подобие будки, но без крыши. Под сводами цеха висел белесоватый дымок, временами освещаемый голубыми вспышками. Казалось, что за фанерными стенками бушевала гроза, щедрая на молнии, но настолько далекая, что до слуха не доходят ее громовые раскаты.

Сергей приоткрыл узкую дверцу. Послышалось шмелиное гудение электрического мотора, вспыхивали голубые зарнички, раздавался треск, будто в кипящее на сковородке сало подливали воду.

Спиной к двери сидел Андрей в такой же, как у Сергея, брезентовой спецовке, только уже помятой и прожженной во многих местах. Кепку он сдвинул козырьком на затылок, чтобы удобнее было держать перед глазами коробчатый щиток из фанеры. Уткнув в него лицо, Андрей сваривал сломанную шестеренку, лежавшую на железной плите. Вспыхивал слепящий голубой свет, четко обрисовывая силуэт Андрея. Во все стороны разлетались яркие, быстро угасающие искры. Они прочерчивали дымный воздух будки яркими линиями. Чудилось, что из голубого электрического пламени вырастают тонкие длинные стебли диковинной красновато-желтой травы.