От Жариковского сада до завода было совсем близко, времени оказалось с запасом. Поля отыскала в тенистом уголке свободную скамейку, присела отдохнуть.

Сад горел бездымным осенним костром, вознося в голубое небо багровые, оранжевые, лимонно-желтые лиственные языки огня. В канавках, под скамейками, лежали духмяные вороха опавшей листвы. За оградой по крутой каменистой тропке шла девушка. Поля наблюдала за ней. Девушка совсем по-деревенски несла на коромысле два ведра воды. Небо с белыми кучевыми облаками, похожими на огромные кочаны цветной капусты, и золотое солнце неповторимой приморской осени отражались в воде. Поле казалось, что не водой, а небом и солнцем налиты до краев ведра на коромысле у девушки.

Поля достала из холщовой ученической сумочки последнее письмо Семена, где он писал, что скучает и ждет не дождется, когда снова увидит ее.

И вот она приехала. Бакарасевский райком комсомола послал ее на учебу во Владивосток. Устроилась она на новом месте в общежитии и к концу рабочего дня пошла к Дальзаводу — встретить Семена. Он знал, что Поля должна приехать, но о дне приезда она ему не сообщила.

Поля перечитала письмо, посидела в тени осенних деревьев. Незадолго до гудка Поля отправилась к заводу.

У входа, где прежде стояла фанерная касса для прогульщиков, сейчас красовалась на каменном фундаменте украшенная золотыми дубовыми листьями заводская Доска почета. Во всю ее ширину сверкали над снимками слова о том, что труд в нашей стране стал делом чести, делом славы, делом доблести и геройства. Возле Доски, не веря глазам своим, остановилась ошеломленная Поля. На кумачовом — фоне, под толстым стеклом были прикреплены большие фотокарточки. На одной из них она сразу узнала Семена. Поле он показался повзрослевшим, в глазах его появилось новое, незнакомое выражение сосредоточенности и задумчивости. Ребяческая мешковатость сменилась молодцеватой подтянутостью. Этому, видимо, способствовала новенькая, блестевшая, как облитая водой, кожаная куртка, делавшая Семена похожим на комиссара времен гражданской войны. Поля, конечно, не знала, что эта великолепная куртка была премией Семену за его хорошее начинание. Куртку он получил по ордеру, и покупать ее ходили всей бригадой. В кооперативе имелись куртки лишь одного размера, немного тесноватые для широкоплечего Семена. Но продавец сказал, что так даже красивее, когда куртка плотно облегает фигуру. Семен поспешил нарядиться в обнову и больше всего боялся, как бы товарищи не отговорили его от покупки из-за коротковатых рукавов. Не скупясь он отсчитал деньги, благо заработки были хорошие.

На второй карточке красовался Федос. При съемке он напряженно смотрел в объектив фотоаппарата. Поле показалось, будто он смотрит ей прямо в глаза и хочет что-то спросить.

Заметила Поля и фотографию девушки в косынке, с белозубой улыбкой, с волнующими, неспокойными глазами. Фотография висела рядом с Семеновой, и эта нечаянная близость и опасный взгляд девушки ревниво задели сердце Поли.

— Сенечка, родненький ты мой! — вполголоса говорила взволнованная Поля. — Вон ты какой стал! Не узнать…

— Что, дочка? Понравился хлопец? — спросил стоявший рядом пожилой рабочий, внимательно следивший за тем, как Поля разглядывала фото Семена. — Завидный жених, ничего не скажешь.

Лицо старика показалось Поле знакомым. Тут она заметила рядом с карточкой Федоса и фотографию этого старика. Поля стала читать подпись под снимком. Степкин удостоился почета за участие в постройке приспособления для выгибки скуловых листов. Делая вид, что равнодушен к славе, Петр Васильевич всегда не без гордости рассматривал свой портрет. И очень досадовал, что сфотографировался в старенькой рабочей блузе с подлатанным воротником. «Не было времени домой сбегать, фотограф торопил», — сокрушался Степкин.

— Герой хлопец, что и говорить, — охотно продолжал начатый разговор Петр Васильевич.

— Вы его знаете? — смущаясь спросила Поля.

— Вместе в одном цеху работаем, — ответил Степкин. — А он тебе что — знакомый?

— Из одной деревни мы, — еще более смущаясь, прошептала Поля.

— Скоро гудок, увидишь земляка, — сказал Степкин и шагнул в сторону ворот.

И вдруг Степкин остановился, будто вспомнил что-то, вернулся к Поле.

— После гудка тут столько народу хлынет — не отыщешь своего парня, — сказал он озабоченно. — Побудь-ка здесь, а я его предупрежу.

Поля осталась возле праздничной Доски почета. Она конечно же не могла знать, что эту замечательную Доску, на которой с таким почетом красовался Семен, строили Федос и Степкин. Работали по выходным дням, безвозмездно. Прежде чем приступить к постройке, Федос с превеликим удовольствием разрушил бутылку-кассу, разобрал ее по гвоздичку, хозяйственно сложил фанерные листочки, распилил фигуру, изображавшую пьяницу. «Хватит, постоял тут. Без тебя обойдутся», — ворчал он.

После гудка в проходные ворота хлынул народ. Люди шли, разгоряченные работой. Шум, смех и шутки сопровождали это многолюдное шествие.

Поля вглядывалась в проходящих мимо нее людей, стараясь отыскать знакомое до последней веснушки лицо Семена. Но его нигде не было видно.

И тогда тревожное чувство охватило сердце. А что, если Степкин не нашел Семена на своем месте? А может быть, и сам Семен изменил старой дружбе, променял ее на приманчивый огонек чужих девичьих глаз, вроде тех, что улыбаются с фотокарточки на Доске почета?..

А рабочие всё шли и шли…

— Здравствуй, Полинка! — услышала она вдруг желанный, родной голос.

Поля оглянулась. Возле нее стоял Семен — повзрослевший, подросший, с широко раздавшимися плечами, такой, каким Поля видела его только что на снимке.

— Загорел-то как! — только и сказала она, растерявшись.

— Возле моря. Тут солнце особое, — застенчиво откашлявшись, промолвил Семен.

Они стояли друг против друга, держась за руки. Поле хотелось прижаться лицом к широкой груди Семена, но кругом были люди, и она постеснялась.

— Пошли к нам, — пригласил Семен Полю. — Поглядишь, как живем…

Он взял ее сумочку, и они стали подыматься вверх по улице.

— Посидим в садике, — предложила Поля, когда они вышли к остановке трамвая.

Семен с радостью согласился.

На той же скамейке в Жариковском саду, где Поля ждала часа встречи, они сейчас сидели вдвоем, говоря о каких-то пустяках и не решаясь заговорить о самом главном.

Неподалеку на клумбе пылали осенние георгины. Поля сорвала тяжелую махровую головку с бархатными прохладными лепестками.

— Я тебя знаешь как ждал! — признался наконец Семен, следя за тем, как Поля один за другим обрывала огненные лепестки.

Потом они отправились в Рабочую слободку.

Федос обрадовался Поле, как родной дочери, и долго расспрашивал ее, домогаясь подробностей про деревенскую жизнь.

Поля рассказывала все, не упуская ни одной мелочи. Она была озадачена тем, что молодого Шмякина нисколько не смущал ее рассказ, в котором имя Харитона поминалось не однажды.

Разговоры вели за кружкой чая. Федос угощал Полю душистым свежим хлебом — «рабочим хлебушком», как он его называл с подчеркнутой гордостью.

Время пролетело незаметно. Поля спохватилась, что ей пора уже идти домой: в общежитии порядки строгие, опаздывать нельзя.

Семен пошел проводить ее, жалея, что время летит так быстро. Над ними плыла высокая осенняя луна. Все небо — холодное и обесцвеченное лунным светом — было в серебристо-серых облачных смушках, будто готовило надежную шубу к предстоящей зиме. Поля вдыхала незнакомый, тревожащий запах моря, смешанный с горьковатым дымком далеких палов, смотрела на голубые зарницы электросварки в цехах Дальзавода и крепче сжимала руку Семена.

На крылечке общежития они попрощались.

Семен долго стоял на противоположной стороне улицы, глядя на темные окна нового жилища Поли. Он ждал, что вот сейчас засветится одно из них и в желтом квадрате окна появится Поля. Но свет не загорался: был поздний час, и, боясь разбудить девчат, Поля в темноте пробралась в свою комнату. И не знал Семен, что стоит она сейчас возле окна и смотрит на него так же, как смотрел когда-то он в оттаянный его горячим дыханием круглячок заледенелого вагонного окна.