— А есть какой-нибудь опыт? — спросили Вологдина.

— Опыт постройки сварных судов есть. Строит Америка, строит Германия. Но с нами они секретами не поделятся. Нам придется все открывать самим.

— Как же вы предлагаете переходить на сварку, если еще ничего не испытано? — спросил инженер Изместьев.

— А я не предлагаю переходить немедленно. Сначала поставим опыт. Кое-чему мы здесь за десять лет научились. Не случайно Москва утвердила именно наш проект и доверила нам построить первый в стране сварной катер. Мы его построим. И тогда…

— Маниловщина! — раздраженно бросил Изместьев.

— Чего он сказал? — спросил Семена Федос.

Семен объяснить не мог. Растолковать непонятное слово взялся Сергей, но вокруг зашикали и пришлось замолчать.

— Нет, не маниловщина, — спокойно возразил Вологдин. — Не пустая мечтательность, а совершенно реальная мечта. И вот давайте помечтаем, как пойдут у нас дела на электросварном катере. Он будет легче, ему ведь не понадобятся болты, шайбы, заклепки, разные угольнички, угловое железо для шпангоутов, припуск при раскрое листов. А раз легче, значит меньше металла. Вот вам первая выгода. А вот и вторая. Посмотрите, сколько требует клепаный катер разных трудоемких работ. Тут и разметка, сборка на болты, и сверловка, и чеканка, а самое главное — клепка. Для сварного катера больше половины этих работ не потребуется.

— Можно вопросик? — поднял руку, как школьник, Шмякин.

Держался он свободно, даже несколько развязно, словно желая показать односельчанам, что он здесь свой человек и ему все тут привычно.

— Ну хорошо, допустим, перейдем на сварку, — продолжал он. — А нам, клепальщикам, куда? На свалку?

В цехе снова стало шумно. Но как только заговорил Вологдин, разговоры смолкли.

— Клепальщиков переучим на сварщиков. Сверловщиков, чеканщиков — тоже. А сборщиков дня за три-четыре научим прихватывать листы короткими сварными швами вместо болтов. — Электросварка — специальность хорошая, с перспективой, — продолжал Вологдин, — заработки тоже немалые. И когда мы всё это сделаем, то будем строить каждый катер не более месяца. А если создадим конвейер — то срок сократится до десяти дней. Вместо года, который мы иногда тратим на постройку клепаного катера.

Вологдин сел, а в цехе возникли споры. Кочкин не мешал разговору, не требовал тишины: он ждал, когда люди выговорятся и успокоятся.

Федос еще не сумел как следует разобраться в заводских делах, однако он был на стороне профессора: человек предлагает то, что выгодно и быстро. Федос привык ценить время, и потому расчеты Вологдина пришлись ему по душе: десять дней вместо года! Семен тоже размышлял. Он уже мысленно представлял себя электросварщиком. И прикидывал, насколько проще будет работать, легче и быстрее. Размечтался и Сергей.

Потом Кочкин объявил, что выступает инженер Изместьев.

— Я не понимаю, для чего мы, собственно, собрались: чтобы фантазировать о будущем или же решать насущные нужды сегодняшнего дня? — Изместьев, выдержав многозначительную паузу, продолжал: — Не журавль в небе, а синица в руки нужна нам. Мы разглагольствуем о том, что будет завтра, а что сегодня будем делать с теми катерами, которые вот уже год некому клепать?

Изместьев отошел в сторону.

— Мне было стыдно слушать вас, товарищ Изместьев, — поднялся Егор. — Как же нам не мечтать о будущем? Слов нет, нельзя затягивать клепку строящихся катеров, но надо всеми силами внедрять электросварку. Я верю товарищу Вологдину. Придет время, и мы начнем спускать на воду сварные катера.

Перед тем как подытожить высказывания, Кочкин сказал:

— У меня душа горит, когда думаю про наши прорывы на постройке катеров. Тут рыбу ловить надо — она же золото для пятилетки, валюта. А рыбакам за ней хоть пешком по воде иди. Потому что мы с вами такие передовые ударники. Собрали на болты катера, а когда их на воду спустим, никто не знает, даже директор подсчитать не может. Вот и радуются японские рыбопромышленники да нэпманы. Они понимают, что к чему. И нам это тоже понять здесь надо. И раз уж партия доверила нам участие в управлении заводом, так давайте воспользуемся этим правом. Потребуем у дирекции: даешь электросварку на постройке рыболовецких судов! Вторым пунктом запишем — об улучшении теперешней работы на клепаных катерах. Давайте практические предложения.

Рабочие наперебой требовали записать все, что помогло бы наладить и ускорить дело. Федос уже не сидел безучастно, как в начале совещания, а вслушивался, вдумывался в каждое слово. Он видел, что здесь много таких же беспокойных людей, как Егор, вот хотя бы тот же Кочкин или Степкин. Горячатся, шумят, переругиваются… Можно подумать, что эти ржавые железные коробки их собственность. И опять коснулась души Федоса горячая волна общей заботы, как тогда, в вагоне поезда. Едва уловимое чувство досады на свое безучастие и зависть к тем, кто со знанием дела говорил, спорил, возникли в сердце Федоса.

После собрания рабочие шумливой толпой выходили из цеха. Гришка шел рядом с бригадиром клепальщиков и, посмеиваясь, изводил его так же, как это умел делать Харитон:

— Дадут клепальщикам по шапке, будь спокоен. Видал, какие дела?

— Шапка у нас держится крепко. Не собьешь, — ответил бригадир и примял огромной ручищей старенькую кепчонку.

Федос в толпе потерял Егора. Шли вчетвером — Федос, Семен, Гришка и Дерябин. Выйдя за ворота, Федос вспомнил, что в кармане у него лежат хлебные карточки, полученные утром. Заглянули в магазин, купили хлеба. Хлеб был ржаной, обыкновенный, как и в деревне, но это был первый заработанный на заводе рабочий хлеб. Семен отломил горбушку, и показалась она ему необыкновенно вкусной, духовитой и сытной.

Семен с Юркой поехали на трамвае к Калитаевым за вещами, а Федос с Гришкой отправились в Рабочую слободку, чтобы договориться с хозяйкой квартиры — вдовой дальзаводского плотника. В комнате, уступленной ею Гришке, теперь собирались жить еще три человека: Федос, Семен и Юрка.

Подымались в слободку по Маньчжурской улице. Небо затянулось белесой пеленой. За нею светила невидимая луна, и облачная завеса тоже светилась — серебристо и тускло. Дымы над Дальзаводом, похожие на тяжелые облака, отсвечивали голубым огнем электросварки, вспыхивающим подобно летним зарницам.

Возле темной церкви, вросшей в каменный бок сопки, мимо Федоса вихрем пролетела пожарная машина. Застоявшиеся, откормленные кони мчались во весь опор.

— Опять где-то горит, — сказал Гришка. — Много пожаров кругом. Склады недавно погорели, баночную фабрику чуть не спалили…

— В Бакарасевке тоже горело, как я уезжал, — вспомнил Федос. — Почудилось мне тогда, ровно бы Харитонова изба занялась.

Гришка на момент сбился с шага, но тут же снова пошел ровно, будто и не слышал Федосовых слов.

Вершины сопок были уставлены маленькими, как у Егора, домиками. Рабочий люд Владивостока жил на продутых всеми ветрами каменистых откосах.

Рабочая слободка напомнила Федосу родное село. Только в Бакарасевке возле каждой избы шумели пирамидальные тополя, ясени, клены, а здесь деревьев было совсем мало, и голые черные сучья их одиноко виднелись на серебристом небесном пологе, задернувшем яркую весеннюю луну.

Ледокол вышел из ремонта даже раньше срока. Сварщикам пришлось работать без сна и отдыха. Кандараки раздобыл где-то термос и привозил на ледокол обеды и ужины, кормил заработавшихся ребят, заставлял их выпивать обязательную порцию профилактического молока и без конца ахал, удивляясь тому, как работали люди. В приказе по цеху среди других были названы и фамилии Изместьевых: отца — за предложенный им рациональный способ ремонта, сына — за хорошую работу. Сергею было немного совестно перед Андреем и другими товарищами: какая уж там работа у новичка-подручного! Разве можно было сравнить это с тем, что делали сварщики…

Ледокол после починки вышел в пролив Босфор Восточный. Там у ледяной кромки сгрудилось несколько иностранных кораблей. Ледокол провел их в порт. У Коммерческой пристани ошвартовался японский пароход «Цуруга-мару», зафрахтованный акционерным Камчатским обществом. Он должен был отправиться первым рейсом на Камчатку вместо «Тайги», стоявшей после японского ремонта в сухом доке.