— Пошли, что ли, — сказал Федос и первым поднялся с сундука.

Как и в прошлогодный отъезд Федоса из Бакарасевки, шумела мартовская метель. Шли на станцию молча. И только на платформе, когда показались огни поезда, Федос сказал:

— Напиши мне, как отсеетесь. И если помощь какая нужна. Егору скажу, устроит…

Подлетел завьюженный поезд. Погрузили вещи, попрощались. Федос напоследок глянул с вагонной лесенки на родную Бакарасевку, заметил возле станционного домика почтаря, лошаденку, привязанную к заборчику — на том же самом месте, где привязывал ее когда-то сам.

В вагоне Федос осмотрелся, узнавая в попутчиках все тех же сезонников-строителей, рыбаков — неспокойную, разговорчивую людскую артель. Среди этих птах перелетных встречался и народ основательный, прочный — с чадами и домочадцами, с домашним скарбом, послужившим, видать, не одному поколению. «На вечную жизнь в новые места подаются», — отметил Федос и ощутил большое желание поговорить со своими вагонными соседями, разузнать, откуда едут и зачем.

Нашлись в вагоне и «камчадалы».

— Описал нам Камчатку знакомый один, — рассказывал Федосу степенный волжский рыбак. — Он в прошлом году туда уехал. Море, пишет, на рыбу урожайное. А людей — недохват.

— Был у меня в прошлом году попутчик, — сказал Федос. — Думал вместе с ним на Камчатку податься. Не довелось. А теперь вышло так, что я для камчадалов катера работаю. Вот ведь как бывает.

Закурили, помолчали, словно прислушиваясь к торопливому перестуку колес.

— А катера для рыбаков сейчас очень важное дело, — продолжал Федос. — Без катеров не вытянуть рыбное хозяйство, нет. Знали бы вы, сколько возле этих посудин шуму устраивают японские хозяева. Они в камчатских водах рыбу хотят ловить без всякого контроля. Пароходы наши поджигают, склады. Вчера в газете читаю — подосланный японскими рыбопромышленниками бандит в нашего торгпреда в Токио стрелял. Хотят сорвать рыбную пятилетку — и только!..

Федосу нравилось, что его слушали внимательно, переспрашивая иногда. Ему было приятно, что вот может он перед этими людьми похвалиться своей важной работой. И когда Федос рассказывал о разных ухищрениях японских дельцов, мечтавших сорвать рыболовную конвенцию, ему казалось, что главная тяжесть всех забот о строительстве северного рыболовецкого флота лежит на нем — Федосе Лободе.

За те несколько месяцев, что провел Федос в Бакарасевке, на Дальзаводе многое переменилось. Егор подробно рассказывал, что Вологдин готовит проект электросварочного цеха с конвейерным производством, обдумывает план постройки пятисоттонных барж без единой заклепки и почти завершил чертежи цельносварного катера с ломаными обводами: весь катер будет собираться из ровных, негнутых листов, а шпангоуты будут иметь ломаные линии, под определенными углами. Макет такого «угловатого» катера, обшивка которого собиралась из нетронутых молотом листов, был почти закончен. Заводские шептуны пророчили всем этим проектам и планам незавидную судьбу, вроде той, какая постигла первый цельносварный катер: доделочные работы на нем заводоуправление приостановило, опасаясь, как бы катер не перевернулся на воде из-за своей облегченности.

И хотя первый электросварный катер все еще стоял на берегу без мотора, Вологдин и его друзья не унывали, веря, что все наладится.

— Москва нашим катером заинтересовалась, — рассказывал Федосу Егор. — Совет Народного Хозяйства взял за бока заводских руководителей. Слух есть, будто нам нового директора пришлют. А пока мы тут электросварочный цех начинаем строить.

Федос слушал и не знал — радоваться ему или огорчаться. Вот приехал он сюда, думал спокойно взяться за работу, которую хорошо освоил. А тут, видно по всему, переучиваться придется. Значит, начинай все сначала?..

— Я, Федос Игнатьич, на курсы электросварщиков записался, — сказал Егор: — Сейчас у Андрея вроде бы за подручного. Надо переучиваться, надо…

Но больше всех удивил Федоса его бывший подручный Митрий. Этот уже работал на электросварке. Выполнял кое-какие мелкие работы и готовился сдавать пробу на четвертый разряд.

Однажды Федос встретился в инструменталке с Дмитрием Ивановичем, как называли теперь Митрия: человек шел в гору.

Дмитрий Иванович получал темные стекла для предохранительного щитка. Вот он взял в руки светофильтр, прихмурясь, придирчиво поглядел сквозь него на свет, потом вставил в щиток и, слегка щелкнув по нему, воскликнул:

— Есть такое дело!

Федос испытывал ревнивое чувство к новой специальности своего недавнего помощника. Федос уже не мог, как раньше, советовать, поучать. Теперь весь Федосов опыт клепальщика ровным счетом ничего не значил для Дмитрия Ивановича — у него были другие учителя и другие интересы. Федосу даже показалось, что Дмитрий важничает и хвастается.

— Доволен новой работой? — спросил Федос.

— А как же, Федос Игнатьич! Это ж целая наука, я вам доложу. Вот, например, что происходит при наплавлении металла электрической дугой? Это ж очень даже интересное дело! Во-первых…

— Ну я, брат, в твоих премудростях все равно не разберусь, — остановил его Федос.

— А может, пройдете до моего агрегата, Федос Игнатьич? — предложил Дмитрий. — Я вам через это вот стеклышко покажу.

Дмитрию Ивановичу хотелось похвалиться перед бывшим учителем своими успехами. Федос отлично понял это, собрался было отказаться, но любопытство одержало верх над гордостью. И он отправился вслед за Дмитрием к фанерному закутку, где стояла сварочная машина.

Дмитрий Иванович молодцевато включил рубильник, агрегат запел рассерженным шмелем. Дмитрий Иванович протянул Федосу запасной щиток, придвинул низкую железную скамеечку. Федос всматривался в уменьшенное и ослабленное светофильтром пламя дуги, и уважительное почтение к бывшему ученику возникало в душе. Чем больше наблюдал Федос за действиями Дмитрия, тем сильнее, чувствовал себя неучем: велика ли премудрость — по заклепкам молотком плюхать.

— Понравилось? — поинтересовался Дмитрий.

Все та же упорная гордость не позволяла Федосу выказывать особый восторг, но покривить душой он не мог.

— Дело полезное, — уклончиво ответил Федос.

— А я сразу догадался, что вам понравилось. По глазам, — продолжал Дмитрий Иванович. Закончил он предложением браться за изучение электросварки. — Попомните мое слово, Федос Игнатьич, тут скоро клепка станет редкостью. Вывесят во всех цехах распоряжение: «Клепка допускается только в таких-то случаях». И перечислят самую малость.

— Так ты, выходит, не из интереса в сварщики подался, а ради будущей выгоды? — спросил Федос.

— Из-за того и другого, — простодушно признался Дмитрий Иванович.

Многие поступали подобно Дмитрию. Рабочие и приходящие на завод новички охотно записывались на курсы электросварщиков. Сварщики хорошо зарабатывали, да и видели для своего дела большие перспективы в будущем.

«Если и вправду Вологдин возьмет верх? Что тогда? Идти подручным к Дмитрию Ивановичу?» — думал Федос.

Как-то раз, повстречав Егора Калитаева, Федос спросил:

— Вот, Егорий, выучился я хорошему ремеслу. Полюбил его. А мне говорят, чтобы другое осилил — сварку, она, мол, нужнее. А у меня — душа надвое: и старое бросить жаль, и новое нравится. Как поступить?

— Иди туда, где больше пользы людям.

Федос помолчал, прикидывая что-то в уме.

После прошедшего накануне дождя над бухтой пролетал веселый ветерок. Солнце и ветер подсушивали землю. Федос распахнул ворот рубахи, ощущая приятную прохладу. С рейда плыла знакомая трудовая песня японских матросов, грузивших лес в прожорливые трюмы пароходов. В песню вплетались крики чаек.

«Не стоит жизнь на одном месте. Ее не привяжешь к столбу, как того почтарского коня. Да и конь, застоявшись, порвет недоуздок и уйдет дальше…» И припомнились Федосу искусительные слова Дмитрия Ивановича: «Будет ваш подручный из судосборщиков прихватывать сваркой лист к нужному месту, а вы, Федос Игнатьич, прошивать его огоньком по всем швам — ни стука, ни копоти…»