Этот столь шокировавший месье Прудона забавный старинный обычай был описан в серьезном научном тоне фольклористом двадцатого века ван Геннепом и его коллегами. (Непристойным свадебным песням, несомненно, очень много лет — это полные сил, весело передававшиеся из поколения в поколение реликты “раблезойской” эры.) Подвязка невесты, торжественно извлеченная из-под свадебного стола, ломившегося от снеди, продавалась с аукциона либо разрезалась на полоски, которые раздавались незамужним гостьям в качестве талисмана, обеспечивавшего им вскоре столь же счастливое замужество. Это была часть крестьянского свадебного ритуала, в разных привинциях отличавшегося своими живописными деталями (Жорж Санд в конце романа La Mare аи Diable[281] приводит очаровательное и подробное описание деревенской свадьбы в Берри, на ее родине), а не просто забава пьяных, как полагал месье Прудон.
Широко распространенный обычай преподносить невесте в начале свадебного пира корзинку или супницу с живыми голубями, которые разлетались, стоило ей открыть крышку, напоминает «пироги с живыми птицами», которые дарили дамам любовники семнадцатого столетия. Этот обычай истолковывался по-разному — как символ того, что невеста теряет свободу или девственность, расстается с подругами юности или с родными.
Во многих районах Франции появление каждого блюда на свадебном пиршестве сопровождалось песнями и танцами наподобие балета — особенно на юге и в Гаскони. В Анжу все ограничивалось десертом и называлось danser les gateaux[282].
Гостям на свадьбе полагалось брать на себя часть расходов; для этого пускали по кругу или скромно ставили в угол блюдо для пожертвований, на котором в конце пиршества оказывался причудливый набор талисманов, кусочков золота из крестьянских запасов и старинных монет. Ван Геннеп указывает, что это участие в расходах на брачное пиршество, так же как помощь более зажиточных членов общины в обеспечении приданым бедных невест, воспринималось как нечто само собой разумеющееся; считалось, что бедно одетая невеста или скудное свадебное угощение пятнает честь всей деревни.
Крестьяне, перенявшие связанные с приданым обычаи буржуа, изобретали свои собственные способы точно показать, насколько невеста богата. В Савойе и Изере каждая складка на юбке свадебного платья означала десять тысяч франков; количество нижних юбок невесты или длина ее золотой цепочки также могли указывать на размер приданого.
Во время деревенских свадебных пиршеств всегда подчеркивалось, что первоочередная цель брака — рождение детей. Иногда это доходило до пародии на церемонию крещения — с преподнесением невесте куклы-голыша или бутылочки с соской и традиционной раздачей засахаренных миндальных орехов; главные действующие лица исполняли свои роли серьезно, как полагалось по обычаю. Плодовитость считалась недостатком лишь в немногих регионах Франции, где людей было больше, чем рабочих мест. Например, в районах Иль-де-Вилена как минимум каждая третья невеста была лет на пятнадцать старше жениха; этот обычай был введен, чтобы ограничить рост населения.
Ухаживание в крестьянской среде было более свободным, чем у городских буржуа, и более длительным. Мужчине полагалось оценить будущего зятя (который, чтобы заслужить хорошее мнение своего будущего тестя, часто работал на него бесплатно), а его жене, в свою очередь,— хозяйственные способности будущей невестки. Молодые люди иногда прибегали к приворотным снадобьям. (Они еще не совсем вышли из употребления. Так, месье Рене Нейи слышал об их использовании в Оде всего несколько лет назад. Добавление нескольких капель менструальной крови в brioche[283] или стакан вина — популярный у девушек способ приворожить парня.)
Ухаживание также имело свой местный колорит. В некоторых районах Вандеи, например, парочкам полагалось встречаться и целоваться в полях, под раскрытым зонтом, или в комнате на постоялом дворе, где стояли скамейки, специально предназначенные для влюбленных. Пара могла позволить себе продолжительные baisers colombins[284] и другие, не столь невинные, развлечения. Только что назначенный молодой священник, приехавший из других краев, удивлялся, почему многие девушки на исповеди обвиняют себя в «игре в куклы», пока наконец не выяснил у местного священнослужителя, что означает здешний эвфемизм.
Настоящее предложение часто делалось с помощью реалистического жеста, без слов. В Морване деревенский парень, желая сказать девушке: «Я тебя люблю!», сильно терся бедром о ее бедро. В Бретани было в обычае плевать в рот друг другу (пережиток поверья, будто слюна обладает магическими свойствами). Немного более деликатным был обычай предлагать возлюбленному надкусанное яблоко или просить у девушки разрешения нести ее зонтик или корзинку. Иногда предложения руки и сердца выражались и словами, что не всегда делало их более изысканными. В окрестностях Динана молодой человек, желая знать, согласна ли девушка стать его женой, во время танцев дружески шлепал ее по колену и спрашивал: «А другое такое же у тебя есть, coquine[285]?» Если девушка хотела поощрить его, то ей полагалось ответить: «Потрогай — узнаешь». Два дня спустя парень должен был явиться к ней и спросить: «Ну, хочешь родить мне поросяток?» — на что ей надлежало, покраснев, сказать: «Да».
После официальной помолвки поведение обрученных становилось не свободнее, а сдержаннее. На сельских ярмарках им надлежало держать друг друга за мизинцы. Флиртовать на людях считалось неприличным. А долгими зимними вечерами они должны были часами — часто не сказав друг другу ни словечка — просиживать рядышком в глубине общей комнаты в доме девушки. На местных танцевальных вечеринках их поведение также подчинялось строгому деревенскому этикету.
Перед свадьбой деревенский юноша «хоронил свою холостяцкую жизнь», как гласит французская поговорка,— оригинально, почти в буквальном смысле. В провинции Изер делали миниатюрный гроб, друзья жениха облачались в траурные плащи и капюшоны, и после церемонии, представлявшей собой пародию на заупокойную службу, гроб несли хоронить в сад или к реке.
Церковные ритуалы также не могли избежать влияния деревенских обычаев. Во время венчания невеста прилагала все усилия, чтобы помешать обручальному кольцу занять его законное место. Если девушке удавалось сделать так, чтобы кольцо застряло на суставе пальца, это означало, что она будет «командиршей» в семье. Борьба часто длилась довольно долго, препятствуя совершению обряда. Деревенский священник, как правило, был местным уроженцем и мирился с этим обычаем, не вписывавшимся в общепринятые рамки, но иногда его терпение лопалось; по крайней мере, один бретонский священнослужитель шлепнул невесту, чтобы заставить ее вытянуть палец, и тем самым положил конец игре, которая немало веселила прихожан. Бальзаку понравился бы этот обычай, подтверждавший истинность его убеждения, что существуют только два вида любви: повинующаяся и повелевающая.
Множество гипотез выдвигалось, и много было написано о couvade{252} — любопытном обычае, согласно которому муж, когда его жена рожает, якобы ложится в постель. Не существует ни одного точного и подробного описания подобного случая, имевшего место в действительности. Этот обычай мог развиться в маленьких, необычайно хрупких общинах, где нервное состояние мужей во время беременности женщин было общеизвестно. Многие народные обычаи, представляющие собой драматическое действо, кажется, разработаны — несомненно, бессознательно — как защита от патологических проявлений. Доктор Шарль Фере в 1895 году столкнулся с интересным случаем подобного рода в больнице Бисетр. Молодой крестьянин тридцати двух лет, склонный к психопатии, жаловался на рвоту вскоре после пробуждения и затем после полуденного приема пищи. Ему становилось все хуже и хуже, пока его жена благополучно не разрешилась от бремени здоровым сынишкой. Доктор Фере описал это явление как предельный случай «супружеской симпатии». Похожую природу мог иметь и обычай couvade, о котором крестьяне никогда не говорили либо категорически отрицали его существование.
