Precieuses были двух типов: недотроги, высмеянные Мольером и поэтом Клодом ле Пти, которого за его Bordel des Muses[146] сожгли на Гревской площади{130}, и кокетливые Precieuses, не желавшие носить темные закрытые платья, подобно первым, и писавшие о любви искренне и открыто, в манере графини де Сюз. (Ее стихи, озаглавленные Jouissances[147], вызвали настоящий скандал.)
Preciosite на самом деле представляло собой благовоспитанный бунт против тирании мужчин семнадцатого столетия и тех отвратительных условностей, с учетом которых создавались семьи. Так, Precieuse мадемуазель де Гурней жаловалась на недостаток духовного начала в любовных интригах и на беззастенчивость, с которой молодым людям рекомендовалось ухаживать за знатными женщинами, чтобы попасть в высшее общество. (Именно это в 1630 году показал Фаре в своем Manuel de I’honnete homme[148].) Но что касается борьбы Precieuses против использования ласковых уменьшительных имен и нежных эпитетов, то по поводу подобных смешных крайностей своих сторонниц старая дева-феминистка (выступавшая в защиту пробных браков и развода) выражала бурный протест: «Прекрасно! — восклицала она.— Не хотите ли вы сказать, что супруг, в котором любовь пробудила чувства самые пламенные и нежные, больше не должен звать свою жену “menon”, “menonette’’[149], “моя душечка” и “мое сердечко”?» Да, она была гораздо умнее, чем представлялось ее противникам.
Другой Precieuse, вызывавшей много смеха, была Мадлен де Скюдери — смеялись, главным образом, над ее манерничаньем и Картой Страны нежности. Она была автором романов Clelie[150] и Le Grand Cyrus[151], каждый из которых — объемом в пятнадцать тысяч страниц. Это была женщина небольшого роста, худощавая, с оливково-смуглым лицом, которая, тем не менее, зажгла преданную любовь в душе Поля Пелиссона. Впрочем, он тоже был далеко не красавец, и в одном едком куплете того времени подмечалось, что они хорошо подходят друг другу.
Знаменитая Карта появилась на свет, когда Пелиссон платонически флиртовал с Мадлен. Однажды он сказал ей, что не уверен в том, какова природа отношений между ними. В них было слишком мало определенности. Поэтому мадемуазель де Скюдери установила для Поля испытательный срок в шесть месяцев. Она объяснила, что делит своих друзей на три категории: новых, особо уважаемых и нежных, а Поль относится к разряду вторых. Молодой человек протестовал и спросил ее, далеко ли от «особо уважаемого» до «нежного» и может ли человек до февраля — в феврале заканчивался испытательный срок, назначенный девушкой,— преодолеть это расстояние в карете, запряженной быстрыми лошадьми? Смеха ради они вместе нарисовали карту, из которой в конце концов получилась знаменитая Карта Страны нежности,— Мадлен использовала ее в своем романе Клелия.{131}
Любовники, направляясь прямо в Нежный-на-Склонности, шли по течению реки Влечение, протекавшей через Нежный-на-Влечении перед тем, как разделиться на два рукава — Признательность и Почтение. По пути влюбленным надлежало завоевать деревни Милые Стихи, Галантные Письма, Благородное Сердце, Великодушие, Уважение и т. д. В Нежный-на-Признательности вел более каменистый путь через Подчинение, Терпение, Деликатное Внимание, Услуги, Нежность, Послушание, Постоянство и Дружбу. Что же до пути в Безразличие, то он пролегал через Равнодушие, Легкомыслие, Забывчивость и заканчивался в озере Безучастия. Любовники, сбивавшиеся с дороги, миновав Нескромность, Измену, Гордыню и Клевету, увязали во Враждебности. Любовь низводилась до уровня настольной игры! Тем не менее нежная дружба Поля Пелиссона и Мадлен де Скюдери продолжалась полвека.
Велись нескончаемые дебаты о том, как связаны между собой любовь и дружба. Шарль Сорель написал Рассуждение «за» и «против» нежной дружбы, в котором превозносил связи, основанные на добровольном согласии обеих сторон, а Перро создал Диалог о любви и дружбе. Дружба между людьми разных полов возможна, но она должна иметь особую природу — таково было мнение Лабрюйера. «Связь такого рода,— писал он,— это не любовь и не дружба в чистом виде, она — сама по себе».
Святой Франциск Салеский предвидел искушения, которые должны возникать во время amourettes[152] — «кокетливых дружеских отношений безо всяких брачных намерений». Он считал эти интрижки уродами или привидениями, колеблющимися в неопределенности между любовью и дружбой. Бюсси-Рабютен на основании своего богатого личного опыта высказывал мнение прямо противоположное. «Природа,— писал он,— повелела, чтобы сердце человека, приходящего в этот мир, было связано в единое целое с сердцем другого. Пробуя ненадолго разных людей на роль этого другого, мы ищем того, кто предназначен нам судьбой. Длительность этих проб зависит от степени понимания, которое мы в них находим. Эти краткие испытания известны под именем amourettes; они — только капризы, которые возникают и проходят, но когда наше сердце наконец находит того, кто предназначен ему природою, вспыхивает истинная страсть, длящаяся многие годы. Некоторые долго ищут свою суженую, а кто-то так и не находит ее».
Иные очаровательные вольности были обязаны своим появлением amourettes: например, у любовников вошло в моду устраивать для своих amourettes музыкальные вечера и обеды, во время которых на стол подавались блюда со спрятанными в них живыми птичками. (Английский детский стишок о птичках, которые начали петь, когда с пирога сняли крышку, вероятно, появился примерно в это время.) Чтобы завоевать расположение дамы, любовникам советовали покупать ей новейшие книги и научиться «со слегка развязным видом сообщать небольшими порциями интересные новости».
Большой любовный альманах 1657 года предлагал якобы безотказный способ победить холодность или равнодушие belle: «Если она очень молода, возьмите две дюжины скрипачей, несколько индеек и зеленую фасоль (это блюдо тогда высоко ценилось), красивые костюмы и конфеты. Это лекарство должно употреблять в приятной обстановке, в ясную погоду, в хорошей компании». Альманах предусмотрительно добавляет рецепт для бедных любовников, не требующий таких больших затрат: «Возьмите несколько страстных сонетов, пять или шесть коротких мадригалов, столько же песен; будьте уверены, одна-две дозы смягчат сердце колеблющейся дамы. Если это снадобье не производит желаемого эффекта, следует прибегнуть к элегиям, нежным сожалениям и другим сильнодействующим средствам, которые, однако, должно применять только in extremis[153]».
«Если бы не дамы, дуэли и балеты, жизнь бы не стоила того, чтобы жить»,— вздыхал придворный поэт семнадцатого века. Бюсси-Рабютен описывает «великолепный день, когда мы утром дрались на дуэли, а ночью танцевали в балете с дамами... Что до моей новой возлюбленной, то невозможно представить, насколько после этого я вырос в ее глазах. Женщины восхищаются проявлениями отваги».
Во время придворных балетов и среди bourgeois — на публичных балах, завязывалось множество амурных интрижек. Публичные балы не всегда одобрялись моралистами. Курваль-Соннэ в одной из своих сатир замечал, что «есть люди, которые ходят на эти балы, чтобы потанцевать, но кое-кто преследует и другие цели. Один ищет жену, другой — любовницу, один целует женщину в грудь, другой щиплет ее за ягодицы». В том, что парижская дама сама выбирала себе партнера, не было ничего из ряда вон выходящего. К тому времени столица представляла собой очень веселый город, но Пьер л’Этуаль явно сгущал краски, когда писал: «Наш город приобрел ныне столь дурную репутацию, что можно серьезно опасаться за целомудрие каждой гостившей в нем какое-то время девушки или дамы».
