Справедливости ради надо сказать, что слова Амирова не были просто позой: он действительно был ярым врагом тотализатора. Когда Саша Милашевский обнаружит свои истинные намерения и передаст следователю собранные им факты о тотошниках, он убедится в этом. А Олегу Амиров тогда сказал в назидание:

— Если хоть раз сыграешь сам на себя — все, пропадешь как жокей, поверь, знаю по себе.

Подъехал на качалке, запряженной орловским рысаком, ветеринар. Осмотрел Грума, сказал:

— Вот камфарное масло. Но не втирайте в ногу, а то вспухнет, просто помажьте. Сделайте повязку и следите, чтобы не сорвал зубами. — Все вроде бы наказал, но уезжать не торопился, раздумчиво смотрел на Грума, на Амирова, на Олега. Выдавил на прощание неопределенно: — Да-а-а…

Едва отъехал ветеринар, как подошел явно расстроенный Зяблик:

— Сон мне приснился, а-а? Дурацкий сон… Беру будто я балетку свою, чемоданчик, чтобы на ипподром ехать, а там пусто — ни картуза, ни камзола, ни сапог!

— Украли? — вяло поинтересовался Олег.

— Хуже: пропил вроде. И пришлось мне будто бы скакать голым, в одних плавках, а-а? — Зяблик смотрел вопросительно.

— Неважный сон, — сказал Олег, чтобы хоть что-то сказать.

Но сон оказался в руку.

Онькин предложил Виолетте сесть на Игрока не из одной лишь той корысти, чтобы покрепче Саню к себе привязать, но и просто по необходимости: действительно, некому больше ехать (Сергей Бочкалов, когда просился, не знал еще, что Милашевский запишет в скачку своего Одоленя).

Еще как-то летом, наблюдая за проездкой, Иван Иванович сказал между прочим:

— Из Виолетты вполне мог бы получиться жокей.

Лошадь, на которой тогда Виолетта делала по его заданию размашку, неожиданно или нечаянно стала в курбет. Понятно, что если во время галопа лошадь вдруг махнет козлом, даже и многоопытный всадник может перелететь через голову лошади. Но Виолетта, не теряя присутствия духа, опустила свободно повод и, подавшись вперед, схватилась правой рукой за гриву. Затем резко дала хлыста, после чего лошадь сразу перешла на ровный ход.

Нынче перед стартом Онькин придерживался того же соображения, что и в понедельник:

— Пусть хромает по себе, каким-никаким пусть финиширует, не допрашивай его.

Когда Виолетта накидывала на Игрока узду, а потом подседлывала, он относился к ней вполне благосклонно, поскольку не подозревал еще в ней своего седока. А встала она на стремена, Игрок возмутился: еще чего не хватало, чтобы какая-то девчонка ему губы трензелем рвала! Виолетта растерялась, когда Игрок вдруг решил пошагать на задних ногах.

— Ты палкой его! — посоветовал Онькин.

— Какая палка, когда я в гриве запуталась, — почти со слезами отвечала она сверху (Игрок и так-то высокий, сто семьдесят в холке, а тут еще и взвился).

Онькин и дядя Гриша с двух сторон подхватили Игрока под уздцы, еще и Саня на Саге подъехал, — уломали-таки Игрока, согласился он все же выйти под седлом Виолетты.

— В руках веди его, по себе! — еще раз напутствовал Иван Иванович.

Когда выезжали под звуки марша на дорожку, Саня на своей Саге подравнялся с Виолеттой, приблизился так, что коснулся своим стременем ее ноги, и, склонившись в ее сторону, прокричал:

— «Оп-оп!» не забудь приказать ему!.. На выходе с горки, на последнем выходе… Слышишь, не забудь!

Виолетта кивнула головой, ослабила повод и стиснула бока лошади шенкелями — послала Игрока с рыси в легкий галоп.

Началась скачка на приз Элиты нормально, без фальстартов, хотя главный судья и предсказывал их, намекая, что недоволен участием в ответственном призе малоопытной девчонки. Пошли все кучно, только Виолетта одна после всех с небольшим просветом. Вырвавшийся на полкорпуса вперед Зяблик в центре дорожки бешено заметался взглядом по сторонам, карауля сразу всех, готовый и к бровке прижаться, и в поле свернуть, если его попытаются обгонять. Только делать этого никто не хотел, все, видно, были довольны занятой позицией. Однако после первой пятисотки некоторое волнение все же произошло в группе: у кого-то не выдержали нервы. Поехал жокей в красном. Кто именно, Виолетте из-за пыли было трудно понять: Бочкалов был во всем красном одеянии; Наркисов в красном с синими рукавами. Байрамов — наоборот, в синем камзоле с красными рукавами. Еще двое за ним потянулись; затеяли борьбу — умно ли? Какой тут ум — чистое безумие, ведь впереди еще больше двух километров! Каждая из этих классных лошадей способна только на один рывок, но откуда этот рывок начать — с полукилометровой отметки, с тысячи метров, на горке или на последней прямой вылететь пулей? «Думай, Виолетта, у тебя впереди еще целых полторы минуты, — сказала она и погордилась собой: — Не только за отрезками пути, но и за временем слежу, скорость скачки рассчитываю, ищу единственно верное решение!»

Игрок шел свободно, легко, Виолетта не слышала даже его дыхания. Она зорко всматривалась: что же происходит впереди. Итак, значит, с этими троими, возглавляющими сейчас скачку, все ясно, они уже нигде не будут. А розовый камзол — Зяблик — хитрит, расчетливо занял позицию — прямо в спину трем безумцам. И Олег с Саней рядом с ним, когда они решат ехать? Так: розовый камзол пошел вперед, Олег с Саней за ним. Что же делать: может, и ей пора, Игрок явно просит повод? Виолетта перехватила в потных ладонях мягкий ремень, отпустила его, дала Игроку свободу — как он обрадовался, как помчался! Но и вся компания идет с высокой скоростью, даже более высокой, чем Игрок. Может, пора уж «оп-оп!» крикнуть или хлыст пустить в дело? Нет, надо подождать чуть-чуть. Справа пронесся черно-белый столб с табличкой «1000 м» — еще рано. Саня говорил, что с последнего поворота. Еще немного, значит. Но они уходят, уходят, все уходят — все до одного, даже Сергей Бочкалов на Одолене на что-то надеется. Сейчас, наверное, на трибунах болельщики, верившие в Игрока, говорят: «Девка едет, а с девки какой спрос».

Горка кончилась, вираж.

— Оп-оп! — хрипло крикнула она прямо на ухо Игроку и хлыстик так поставила, что он стал маячить перед правым глазом лошади.

Одолень обезножел и начал останавливаться.

— Сережа, пропусти!

Бочкалов покорно уступил бровку.

Да, но и другие почему-то все очень вежливыми стали?.. Глуше и глуше сзади перебои галопа — все отстают, не выдержав темпа скачки. Или это так мчится Игрок, что обходит всех, как стоящих? Впрочем, не всех: впереди розовый камзол, далеко впереди, недосягаем он. Виолетта видела, как мастерски работает Зяблик хлыстом, позавидовала, что так не смогла бы, но подумала при этом, что не может лошадь долго идти в таком посыле. И только подумала, как сразу же и подравнялась с розовым камзолом. Зяблик затравленно оглянулся, лицо его было искажено усталостью и досадой, молотил он хлыстом так, что можно было удивляться, как он руку свою не вывернет. Но лошадь его была уже умаена окончательно.

Что он делает? Да что он делает! Эх, и мастер на пакости… Резкое, предательски скрытое от судей и зрителей движение корпусом и левой рукой, чтобы вытолкнуть ее из седла в кусты карагача на вираже перед самой финишной прямой. Виолетта обошла его, пронеслась так стремительно, что Зяблик не успел. Со зла лишь грязно выругался и ожег ее хлыстом по спине. Боли она не успела ощутить, только почувствовала: влажный рубец вспух наискось через лопатку.

Виолетта всю дистанцию была очень спокойна, словно бы о ком-то другом, не о себе думала, а как увидела, что впереди нет никого, чистая дорожка да рев трибун — обмерла от страха. Финиш кажется еще таким далеким, хоть бы полосатый столб поскорее увидеть. А его все нет и нет… А ведь всего-то несколько считанных секунд надо на всю прямую. Бесконечно долгие десять секунд!.. И вдруг — слева черно-белый столб, справа — Саня на Саге! Откуда он взялся?

Виолетта слова не в силах была вымолвить, а когда наконец заворотила Игрока почти у противоположной прямой, то все уже в паддок собрались, один Саня придерживал Сагу, ждал Виолетту. Когда подравнялись, она наконец разомкнула спекшиеся губы: