Он понимал, что обязан сделать что-то из ряда вон выходящее, что-то грандиозное, могущее поразить ее и вызвать такое же сильное ответное чувство; понимал, однако не знал, что сделать и как.
Робко, отдаленно, но спасительно стала манить Сашу мысль о цирке, врезалась в память Виолеттина фраза в больнице: «Пойдемте к нам в цирк!» Ведь если то спортивное мастерство, которым владеет Саша, суметь применить на манеже — может так здорово получиться, что весь мир аплодировать будет!.. Но Саша не давал этой мечте развиться, потому что просыпался в душе червь честолюбия: это потому ты в цирк собираешься, что на ипподроме не можешь проявить себя, ты бездарь и посредственность и хочешь это скрыть. Сейчас, находясь в полном отчаянии, он вдруг подумал: пусть я бездарь и посредственность (хотя это, конечно, не так), пусть, но и торжествовать над всеми даже в таком случае — победа…
Саша привычно, заученно пересаживался с электрички на электричку, машинально сошел на нужной остановке. Он чувствовал страшную усталость после сегодняшнего, такого длинного дня. Хотелось только упасть и закрыть глаза.
У дома в густой тени орехового дерева стояли двое. Саша удивился, узнав родителей. Отец шагнул нетвердо навстречу, но мать опередила его:
— Где ты был, сынок? — встревоженно спросила она. — Мы уж искать тебя собрались.
«Далеко собрались, — насмешливо подумал Саша. — Уже до калитки дошли».
— И в ресторане тебя не было…
«А вы тем не менее посидели, попраздновали, отметили», — обида душила Сашу.
— Эта девочка с Олегом ушла…
«Знаю без тебя».
— Ты пар-шивец! — Отец во хмелю старался говорить особенно отчетливо и раздельно. — Все думают: талант!.. А ты просто щенок. Для тебя все сделали, а ты…
Саша стоял оцепенело, никогда он не видел таким отца, неужели проигрыш Дерби так его взвинтил?
Они придвинулись друг к другу, почти ничего не видя в темноте, накаляясь от ярости.
— Вот ты как заговорил! — голос у Саши пресекся. — Да какой ты тренер! Ты как проклятье надо мной! Я за твою беспомощность всю жизнь расплачиваюсь, никогда не расплачусь.
— Ты посмел! Ты мне это посмел!..
— Перестаньте! — Мать старалась вклиниться между ними. — С ума, что ли, сходите?
— Я посмел! Да! — закричал Саша. — Я тебе еще не все сказал. Я знаешь где сегодня мог быть? На Гарольде! Меня Амиров звал! Для него я — не щенок. Но я остался верен тебе. Где бы тогда был сегодня Одолень? Ты сам знаешь где — в хвосте.
— Я сделал, я все сделал! На тебя три конюшни сегодня работали…
— Что ты сделал? Что ты можешь-то! — Саша чувствовал, что жесток и несправедлив, но пусть! пусть! тем лучше! — Три бустылины на меня работали. — Он зло засмеялся. — Они бустылины тянули — кому длиннее, как мальчишки, ха-ха…
Внезапно, без замаха, как-то по-кошачьи, отец ударил его по лицу.
Саша сделал шаг назад и сразу же растворился в темноте.
Он бежал на станцию, не разбирая дороги, продираясь через посадки: быстрее туда, к ней, только одна Виолетта у него осталась, она все поймет, надо только объяснить ей, рассказать, как необходима она ему, смертельно необходима!
5
Виолетта приоткрыла дверь, но сама выходить не захотела.
— Мне надо сказать тебе что-то очень важное.
— Нечего, Саша, говорить, все ясно.
— Ну на пять минут выйди, на пять минут всего!
— Пустое.
— Я умоляю тебя.
Она увидела в свете луны его застывшее лицо, переступила через порог.
— Ну что? Говори скорее, мне завтра рано вставать.
— Почему рано? Зачем?
— Мы с Олегом едем в Теберду.
— Вы с Олегом? Почему с Олегом? — Он еще не осознал умом, лишь сердцем понял, что произнесены последние, размокающие слова. — Он просто пижон, твой Олег!
— Я пошла. Ты как заезженная пластинка: «Олег, Олег, Олег…» И никакой он не мой.
— Погоди, разве же я не имею права знать?..
— Извини, Саша, конечно, имеешь, извини. — Она сказала это растроганно-виновато, как ему показалось. И улыбка терпеливого ожидания и надежды боязливо проглянула на его лице. Заметив эту улыбку, Виолетта нахмурилась, словно бы Саша сделал нечто предосудительное. Голос ее снова стал раздраженным, снова беспощадным. Она говорила, что Саша со своими капризами и упреками просто надоел ей, что пора бы ему и самому понять это, что Олег здесь ни при чем, что только в одном Саше дело…
Он не слышал и половины ее слов, но и той половины, что дошла до него, хватило с лихвой.
Он с трудом овладел своим голосом, спросил, не боясь унизиться:
— Веточка, скажи, но я могу хоть надеяться?.. Но хоть видеться мы можем? Я правда хочу в цирк перейти, разреши мне вместе с тобой работать? Ты знаешь, я без тебя жить не могу, правда, правда! В больнице я это еще понял. Познакомился с тобой — сразу и выздоравливать начал, на ноги стал, помнишь?.. Тут же узнаю, что наш конезавод сразу двух классных лошадей купил… И потом все время: когда ты со мной — судьба мне благоволит, я чувствую себя твердо, а оторвешься ты от меня — снова становлюсь игрушкой в руках судьбы, вот как сегодня…
— Боже, как ты невыносимо высокопарен!
— Хорошо, я не буду высокопарным, я буду делать все, что только ты захочешь. Скажи, что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты меня не преследовал больше, все!
Виолетта скрылась за дверью, не попрощавшись.
Он бросился бежать прочь, выкрикивая на бегу неясные угрозы ей, себе.
Это все, все! Жизни нет, все! Саша упал лицом вниз и глухо зарыдал, вздрагивая спиной.
Что же это делается? Гора Железная все такая же невозмутимо-правильная, благополучная? И на вершине ее все так же будет целыми днями караулить туристов старый фотограф? И звезды на небе сейчас все те же самые? И все так же пахнет жасмин? И завтра будут те же скачки? И он все так же будет проигрывать Николаеву? И после каждого проигрыша Виолетта под руку с Николаевым? После каждого проигрыша, после каждой скачки! Неужели будут еще скачки?
Нет, ни за что!
Саша опрометью кинулся под гору к озеру. Ветер свистел в ушах. И может, вовсе и не ветер, ведь тишина вокруг. Не ветер… не ветер… вея с высоты… Моей души, моей души коснулась ты, коснулась ты… коснулась ты…
Опамятовался он на маристом и мокром берегу.
Раскачивались, терлись бортом о борт фанерные лодки, которые днем сдаются напрокат. Они тут катались с Виолеттой. Над причалом ресторан с открытой верандой — тут они обедали. Все, больше не надо этой пошлости: есть, пить, разговаривать. «Как жизнь?» — «Нормально вообще-то». — «Как вес?» — «Все путем!» Да, все путем! Закончим на этом!..
Почувствовал странное освобождение, такую независимость, будто он один в этом ночном мире над озером, среди кротко спящих лесистых холмов.
Саша опустился на мокрую ворсистую траву, вспомнил, что вдоль берега проложены дощатые вымостки, нащупал их и лег лицом к самой воде.
«Умереть» — тихой, ласковой волной набежала мысль, и всплеск еще долго держался благовестным гулом.
Утвердившись в мысли, найдя в ней полное спасение, Саша был спокоен, расчетлив. Он сходил на телеграф, купил конверт и на бланке телеграммы написал письмо. Неспешно вернулся к ее дому.
Посмотрел на темные глазницы окон, потом откинул язычок почтового ящика. Конверт стукнулся о дно ясно, гулко. «Утром прочитает и, наверное, не поедет с Олегом в Теберду, — подумал без злорадства, не мстительно, словно бы это его и не касалось. — А если даже и поедет, это вовсе теперь ничего не значит».
Но утром Виолетта очень торопилась, не заглянула в почтовый ящик, и Сашино письмо ждало ее двое суток.
Глава восьмая
1
Гостиница «Домбай» находится под облаками, а вернее, даже за облаками: как-никак три тысячи метров высота. Выстроенная из дерева, стекла, пластика и бетона, она отличается от всех других, ей подобных, тем, что в ней всегда есть свободные места, — во всяком случае, Олег с Виолеттой сразу же получили по одноместному номеру.
