Анна Павловна как-то пожаловалась:

— Из-за этих мухлевщиков совершенно обесценивается игра. Они берут так помногу билетов и так дробят выплату, что честной публике просто нет смысла рисковать. — Сказала она это неспроста, не для информации, а имея свой интерес, заключила: — Надо бы непременно тотошников наказать.

Когда Олег усомнился в возможности сделать это, она и предложила развернутый план, который загодя разработала с помощью Зяблика и Какикавы.

Окончательный самосуд над преступным миром тотошки Анна Павловна перенесла на нынешний день.

В жокейской, когда Олег ликвидировал на бриджах пузыри от коленок, к нему подкатился Зяблик:

— Есть идея. Давай в конце-то концов пришлепнем тяжелой дланью всех паразитов, которые кормятся за наш счет! И при этом — так, попутно — и себе хоть малую толику денежек в карман положим, по заслугам, конечно, по-честному, а-а?

Олег знал, что у Зяблика давние и кровные счеты с тотошкой, он мог поверить в искренность его негодования, но участвовать в этом не хотел, а в прошлое воскресенье сам себе дал клятву, что никогда больше в жизни ни в одной скачке не будет руководствоваться ничем, кроме желания победить. Чтобы не затягивать сейчас разговор, не слушать никаких увещеваний, он постарался быть погрубее — поднес к лицу Зяблика утюг и сказал:

— Они тебе в прошлом году одно ухо разорвали, так я тебе второе припалю!

Но это было только начало.

Из паддока Олега выманила и усадила рядом с собой на скамейку Анна Павловна.

— Олежек, — пропела сладко, — не подумайте, что я злоупотребляю вашим добрым ко мне и Виолетте отношением — нет, нет, упаси бог! — но в том, что предлагают Какикава и Зяблик, есть здравый смысл, а главное — благая цель. — Заметив, что Олег сразу посмурнел, Анна Павловна забыла заготовленные фразы и пустилась во вдохновенное фантазирование: — Понимаете, Виолетта решила сделать цирковой аттракцион с участием собачек и лошадей, вернее, одной лошади, а еще точнее — с одним из детей всемирно известного Анилина, представляете себе, какова будет реклама! Но купить ребенка Анилина нашему цирку не по карману, разве что самого бесталанного… Если какой-то из них, пусть и не блестящий потомок знаменитого отца своего, но все же достаточно выразительный, попадет в Виолеттины руки, поверьте, она приумножит славу этого лошадиного клана. — Анна Павловна говорила так страстно, что почти и сама верила в свое сочинение.

Олег слушал заинтересованно. Если вначале думал, что не скажет Анне Павловне ни за что ничего о нынешнем скаковом дне, то сейчас вдруг все выболтал.

Анна Павловна повторила в уме заполученные сведения («Фаворит — в первой скачке — ночью чуть простыл, кашляет», «Во второй сменился фонарь — снята лучшая лошадь», «Третья и четвертая скачки будут запутанными — все лошади одинаковы по шансам, и любая может прийти первой», «В восьмой скачке есть только „пятерка“, и больше никого»), вернулась к главному:

— Так вот о той скачке, в которой, как все уверены, у вас нет конкурентов…

Олег подозревал, что Анна Павловна играет крупно, с вовлечением жокеев. Если бы не подозревал, а знал точно — не связался бы. Но неопределенность оставляла его совести разные лазейки. Да и то было приятно Олегу, что говорит она с ним, мальчишкой, как с равным, совершенно как с ровней себе! А главное — она, значит, уверена в Олеге, уверена, что он честный человек и никому не скажет об их разговоре, она даже излишним посчитала предупреждать его об этом, так верит в него!

Анна Павловна продолжала спокойно и озабоченно:

— Я хотела через Виолетту передать вам свое желание, но у нее, оказывается, принципы, а принципы надо уважать. Я вам клятвенно обещаю, что больше никогда не оскорблю вас разговором, подобным сегодняшнему, но прошу уважить мою просьбу. И еще прошу: ни слова Виолетте, у нас с ней трудные отношения. Вы согласны, Олежек?

Ну и баба: не в хомут, так в шлейку. Олег кивнул головой.

— Со всем, что я сказала?

Да: не в шлейку, так в ярмо. Олег еще раз кивнул.

— Значит, детали вы обсудите с Какикавой?

— Да, Анна Павловна, ради вас с Виолеттой я на все могу пойти, а уж такой пустяк, как загнать раньше времени какую-то клячу… — Олег вымучил на лице улыбку.

До улыбки ли было, если бы знал, что речь идет о главной скачке дня — призе Сравнения.

Но и отступать от слова теперь уже не считал себя вправе.

Уже расставаясь с Олегом, Анна Павловна обратила внимание, что за скамейкой, на которой они сидели, устроился в кустах Богомаз с этюдником в руках — он торопливо и с увлечением набрасывал что-то на холст. Анна Павловна была неприятно удивлена, но, скользнув взглядом по вдохновенному лицу художника, успокоилась: «Как глухарь на току».

Ей бы тогда хоть в этюдник заглянуть!.. Впрочем, Богомаз сразу же захлопнул его, как только увидел, что обнаружен Анной Павловной и Олегом.

Темно и холодно стало на душе у Олега после разговора с Анной Павловной, он чувствовал себя так, словно бы меньше ростом стал.

Подошел Зяблик. Это, конечно, верно, парень — плохо не клади, но если раньше он всегда обращался к Олегу так, словно бы о вспоможении просил, то сейчас взгляд у него даже властный.

Олег попытался хоть какую-то скидку заполучить:

— Слушай, Зяблик, ну зачем же именно в этой скачке? Я могу любую другую построить, как хочешь, даже две взамен этой одной!

Зяблик объяснил:

— Здесь будет больше играющих — это одно, а главное — Какикава скачет только один раз в компании бросовых лошадей в следующей, в девятой скачке. Значит, тотошка будет вязать восьмую с девятой, притом вложит здесь огромную деньгу, которую мы и должны оприходовать. Усек?

Олег только тем одним смог утешиться, что вспомнил: кто-то уверял, будто и Амиров не безгрешен, поигрывает… А Зяблик уж к диктовке перешел:

— Значит, тренер велел тебе на Гранате отсидеться в хвосте. Нам лучшего и желать нечего. Байрама сразу выпускаем вперед, я выхожу следом — и хлыстиком поигрываю: сам не иду и других не пускаю. А ты будто чуть лишку засиделся, а потом я тебя не пустил будто бы — Амиров и не чухнется. Понял меня?

— Ну, ты вот что, Зяблик, ты меня на «понял» не бери! — Олег еле сдерживал бешенство. — Я всегда знал, что тотошка ваша — жалкая шайка подонков, людей низких и бесчестных, но не думал я, что вы еще и тупари такие вдобавок.

— Почему это — «тупари»? — вовсе без обиды даже заинтересовался Зяблик.

— А потому: «Амиров и не чухнется…» Ты будто только на свет народился, не знаешь, что за порядки у нас на ипподроме. Не только Амиров, но все — директор, главный зоотехник, начальник испытаний, все-все «чухнутся».

— А ты, Николаев, оказывается, трусоват! — разозлился-таки, не совладал с собой Зяблик.

— Да, конечно, я боюсь за свою честь, это тебе терять нечего, но я не об этом сейчас. Я уверен, что если буду на Гранате собирать подковы, то судейская коллегия отменит скачку за фальшпейс. Мне ничего не будет, потому что ты меня хлыстом будешь удерживать, а вас с Какикавой после этого на пушечный выстрел к ипподрому не пустят. Ну, я уж и не говорю о том, что никакого навара вы в кассе не получите, последние гроши там оставите… Много вас, кстати?

— Нет, пятеро всего, — машинально проговорился Зяблик, но тут же засуетился: — Нет, ты, того, Олег… давай обсудим. Давай тогда вот как поступим, — и он начал составлять новый план скачки.

Николаев не дослушал его до конца, — единственное, что мог себе он сейчас позволить, связанный легкомысленно данным Анне Павловне словом, так это злобу сорвать:

— Пошел ты!.. А то я сам, без тебя, не знаю, как проигрывать!

Коль обрек он себя на добровольный проигрыш, так надо хотя бы жалким в той скачке не выглядеть — засидеться и две тысячи метров глотать пыль: надо проиграть достойно, профессионально. А именно вот как: выстрелить со старта, затем развить неоправданно высокую скорость, а когда Гранат притупеет и придет в хвосте, обвинить во всем тренера: мол, что это за лучший сын Анилина, полдистанции прошел и кончился; мол, я класс хотел показать, но лошадь оказалась не готовой! Амирову крыть будет нечем.