— А в чем смысл? — Саша пересел поближе к дверному проему, не хотелось, чтобы Анвар Захарович видел его лицо.

— В чем? В вечной жажде. Жаждать всего и никогда не обжираться: ни славой, ни любовью, ни почетом, ни богатством. И не упиваться своим горем. Тоже важно.

Анвар пошевелился на сене, прочувственно покашлял. Он готовился рассказать любимейший эпизод своей жизни, с которого, собственно, и началась его всеобщая в этих местах известность.

— Работал я с верховыми долго, несколько раз скакал и в призах, но не было у меня заветной лошадки, на которой мог бы я прославиться. И как дерева суховерхого не отрастишь, так коня сухопарого не откормишь — все мечтаниями лишь пробавлялся, пока не уродился наконец на заводе перспективный жеребенок. Приосанился я, уж командировочные деньги получил, чтобы со своим трехлеткой на Пятигорский ипподром ехать, как — хлоп! — к директору в кабинет вызывают. Директор говорит мне, дрожа и голосом спотыкаясь: «Начальство высокое из Москвы едет, а зачем — не знаю. Так что будь готов на всякий случай…»

В чем дело? А вот в чем.

Шел в то время на экранах нашей страны один вестерн — американский боевик со скачками и падениями лошадей. Наших киношников зависть взяла: «А мы нешто лаптем щи хлебаем? Мы тоже могем такую фильму состряпать». Вот и решено было снять немедленно такое кино, чтобы лучше всех вестернов было.

Понаехало к нам на завод полным-полно всяких писателей и артистов, стали кино «Смелые люди» снимать. Меня тоже в киношную группу отрядили: помогал я дрессировать лошадей, подменял артистов, которые не умели как следует верхом ездить, а вернее — как следует падать не умели.

Три года из-за этого я потерял, не скакал совсем на ипподромах. Жалко, конечно, хотя утешение есть: намечалось по плану директора картины угробить во время съемок семь лошадей, на самом деле ни одна не погибла, в этом есть и моя заслуга.

А потом уже все бывало. Даже Дерби два раза брал. — Анвар зевнул, надвинул свою большую кепку на глаза.

В вагоне стало тихо. Лошади освоились, без боязни переступали ногами по обитому гофрированной резиной полу, выдергивали из рептухов клочки сена.

В самом деле: допустим, Саша выиграл бы вчера Дерби — потускнела ли бы от этой очень значительной и громкой победы та его первая в жизни скачка, про которую напомнила мать? Нет, и никогда она не потускнеет, какие бы впереди ни ждали новые удачи.

А удача, как говорится, ждала за дверью. Сдали они лошадей в цирковую конюшню, а тут случилось так, что конюхов не хватает, попросили Сашу задержаться на несколько дней, поделать проездки.

Он выехал в следующее утро на улицу (есть в Москве такие тихие районы, где машины совсем не ходят). Лошадь мирно цокала по асфальту. Саша рассеянно покачивался в удобном казацком седле, раздумывая, сообщить отцу о себе, как настаивал Анвар Захарович, или еще погодить, и вдруг взбрела ему в голову шальная мысль: «Неужели я хуже этих кантемировских джигитов, я — спортсмен, столько раз через барьеры на лошадях прыгавший?.. Не хуже! Я тоже могу под животом лошади пролезть!» Не долго думая, подцепил лонжу, сунулся жеребцу под брюхо и в ту же секунду получил в лоб копытом.

Вечером с перевязанной головой он присутствовал на представлении.

Что это за зрелище — кавказская вольтижировка!

На манеж выехали две арбы, на них большие обручи, заклеенные бумагой. Из форганга выбежал всадник, прыгнул через обруч, в клочья разрывая бумагу, и легко вскочил на спину лошади — это сам Али-Бек приветствовал публику. Саша видел, что тот между тем внимательно следил за действиями выехавших вслед за ним сыновей, начавших вытворять такое, что цирк ошеломленно замер: на бешеном галопе они джигитовали под животами лошадей, устраивали вертушки на шеях, вскакивали ногами на седла и вдруг обрушивались всем телом вниз.

Сашу сразу околдовали этот сверхгалоп, трюки, связанные с очевидным риском, не говоря уж об элегантности и уверенности исполнения. «Вот где моя жизнь!» — думал он. В цирке, как и на ипподроме, риск — не самоцель, но обязательное условие, заключенное в самой природе этого древнего и вечного искусства.

Анвар Захарович говорил, что Али-Бек тоже был когда-то жокеем и скакал тоже, как и Саша, на Пятигорском ипподроме…

Саша был так сильно потрясен увиденным, что не ушел из цирка: музыканты унесли инструмент, стали уже гасить свет. Саша прокрался за форганг. Старался идти поувереннее, чтобы за своего приняли. Скоро по запаху отыскал лошадиные стойла. Кантемировцы, переодевшись, соломой и мешковиной обтирали лошадей, от которых валил пар — тоже, стало быть, нагрузочка, что на ипподроме!..

Через три дня Сашу зачислили в труппу.

Анвар Захарович, уезжая из Москвы, зашел на Главпочтамт. Долго сидел над телеграфным бланком, наконец сочинил послание Милашевскому-старшему:

Его стали вводить в номер. Начали с обучения простейшим приемам джигитовки. Два часа каждое утро Саша учился одному и тому же элементу: с разбега вскакивать в седло. Ломило плечи, саднили ободранные ладони.

— Я ведь привык, чтобы меня каждый раз подсаживали, — виновато улыбался он, поднимаясь в очередной раз с четверенек.

Он старался уловить ритм галопа лошади по кругу, понял, что это — главное.

Но воскресные дни Саша проводил только на ипподроме. Среди незнакомого многолюдья он чувствовал себя сиротой, стоял, всматривался страстно, тоскливо в пылящий разноцветный клубок скачки. Он запретил себе даже думать о возвращении. «Все забыть, отрезать!» — внушал он себе, как заклинание.

Однажды возле касс присмотрел отчаявшегося парня. По тому, как тот берет билеты, Саша понял, что берет на последние. И тут его осенило вдохновение. «Нет, я все-таки мастер на внезапные идеи», — успел насмешливо подумать Саша, а сам уже заговаривал с парнем:

— Дачу думаете купить или «Жигули»?

— О зимних ботинках на меху мечтаю.

— Ваша мечта сбудется, если мы с вами сдружимся.

— Я — весь внимание, зрение, слух, — охотно откликнулся парень.

Они прощупали друг друга взглядами.

— Где работаете? — спросил Саша.

— На пивзаводе.

— Кем?

— Бродильщиком.

— Забавная профессия… И много ли набраживаете?

— Сто двадцать-сто сорок.

— Это нынче не модно.

— Сам знаю.

— Обещаю вдвое больше.

Нет, не сразу Саша посвятил его в свои планы. Да они и созрели не сразу. Богомаз (так парень просил его называть) приходил на свидания, гундел что-то про край древесной грусти, про волшебных коней, твореных золотом на черном лаке. Саша обдумывал свое, присматривался.

Наконец его подручный получил «командировку» в Пятигорск.

Так что сведения Амирову его «королевская рать» доставляла точные: скоро и сам Саша Милашевский действительно стал тайно каждую субботу прилетать самолетом из Москвы, а вечером в воскресенье возвращаться. Эти два дня вел крупную игру, был здесь, как и в скачках, постоянно на грани — победа или поражение, и большой переполох учинил в стане пятигорских тотошников.

Как известно, попытка Амирова залучить в свою конюшню Саню Касьянова кончилась ничем, стало быть, и первым жокеем сделался теперь Нарс Наркисов. У него изменилась даже походка. И манера держаться стала иной. И вырядился очень экстравагантно: на голове вязаная пестрая шапочка с большим помпоном, на ногах кроваво-красные туфли с узорами, тиснениями, бляхами и на метровых каблуках — выше всех стал! Тем, кто по необразованности своей не в состоянии был оценить его джинсовые брюки, Нарс пояснял, что это такие исключительные штаны, которые, сними их и поставь — сами по себе будут стоять как бы надетые на человека-невидимку. Положение первого жокея повлияло на него заметно, он даже и с друзьями здороваться стал иначе: