По всей вероятности, проф. И. А. Соколянский и педагоги заметили, что я не только могу отличать одно скульптурное произведение от другого, но также могу воспринимать их содержание, достоинства и недостатки. Со мной стали ходить в музеи и на разные выставки, а когда проектировался памятник Т. Г. Шевченко в Харькове, наш профессор сам ходил со мной на эту выставку, где я впервые осматривала великого украинского поэта в различных позах, а также видела статуэтки, изображавшие главных героев из его поэм. Помню, что у меня спрашивали сотрудники выставки, что мне больше всего нравится из этих образцов. Я показывала на те фигуры, которые мне больше нравились, и, если мне теперь не изменяет память, я указывала правильно. Таким образом, воспринимать скульптуру и понимать ее содержание я начала раньше, чем стала изучать историю искусств.
Понимание физического труда
Я уже упоминала о том, что всегда любила выполнять полезный и посильный для меня труд. Пусть это был самый маленький, самый незначительный труд, но я выполняла его с большой охотой и бывала очень довольна, если мне удавалось сделать как можно больше, как можно лучше.
Находясь в клинике в прекрасных бытовых и материальных условиях, я несколько тяготилась тем, что мне не приходится выполнять ничего серьезного и ни в чем помогать другим. Я понимала, например, что технички убирают комнаты для нас, что в кухне повариха готовит пищу для нас, что портниха шьет белье и платья для нас, что воспитатели и педагоги обслуживают и обучают нас и т.д. А я? Что делаю я? Ем, сплю, занимаюсь, гуляю, играю. То, что я иногда мыла посуду, вытирала пыль с чистой мебели и стелила свою постель, не удовлетворяло меня, ибо на все это я затрачивала энергии весьма немного. И я часто раздражалась оттого, что не выполняла более трудной работы. Но у нас в клинике такой работы не было, а чтобы я не нервничала, мне разрешили ходить в мастерские школы слепых.
И вот в одно прекрасное утро сразу же после завтрака с большим оживлением надеваю халат, который мне сшили специально для мастерской, и в сопровождении воспитательницы иду в щеточную мастерскую. Наверное, во всей этой большой школе не было в это утро более счастливого человека, чем я. Я бодро и уверенно топала каблучками ботинок, проходя по длинному коридору школы. По всей вероятности, я тогда воображала, что для меня начинается что-то необыкновенное и такое, от чего я никогда не устану, никогда не оторвусь, буду работать не только днем, но и ночью…
В первый же урок я без труда поняла, как нужно делать щетки для чистки обуви. Но я еще не знала той простой, но в то же время мудрой истины, что понять — это одно, а выполнить — это нечто совсем другое. Правда, делать щетки мне было не очень трудно, но беда заключалась в том, что я очень старалась показать всем, как быстро я все понимала и добросовестно выполняла работу. Думаю, что я не стремилась показать себя лучшей ученицей мастерской, но я хотела хорошо работать, и это была естественная потребность не быть хуже других, не отставать от других. Однако эти старания работать наравне со всеми с первого же дня, прежде чем я по-настоящему овладела ремеслом, неблагоприятно отражались на материале и качестве производимой мной продукции.
Руки у меня были сильные и энергичные, поэтому, когда я вставляла пучок щетины в отверстие колодки, а затем быстрым рывком затягивала проволокой, пучок щетины иногда просовывался через отверстие на другую сторону колодки, и мне приходилось обратно выдергивать его, чтобы сравнять сделанные ряды. Но еще чаще случалось так, что я очень сильно натягивала проволоку и она рвалась. Тогда мне приходилось делать узлы на проволоке. Короче говоря, через некоторое время я окончательно разочаровалась в щеточном ремесле, от которого у меня ухудшить осязание на кончиках пальцев, а на коже были царапины от концов проволоки, которую я связывала, когда она разрывалась. Наконец я отказалась ходить в щеточную мастерскую, и меня перевели в рукодельный класс, где мне не приходилось выполнять не подходившую для моих рук работу.
В рукодельном классе мне прежде всего дали осмотреть руками всё то, чему там учили незрячих девочек. К сожалению, в то давно ушедшее время учили весьма немногому: девочки учились шить руками, вязать на спицах и крючком, шить на швейной машине, вязать кашне и чулки на чулочной машине, плести сумки из шпагата, плести гамаки.
В рукодельном классе я прежде всего захотела научиться вязать чулки на чулочной машине и шить на машине. Шить руками я уже умела, потому что еще у матери я научилась шить наряды куклам. Вязанию крючком и на спицах я тоже училась в классе быстро все понимала, но у меня не хватало терпения чересчур механически выполнять эту работу да еще следить за тем, чтобы иной раз не спустить петлю. Сумки из шпагата и даже гамаки я научилась делать, и, кажется, весьма недурно, ибо воспитателям и педагогам нравились сделанные мной сумки, мне даже стали приносить заказы, т.е. кто-нибудь приносил из дома шпагат просил меня связать сумку. За работу мне платили деньгами и ходили со мной в магазин, чтобы я сама могла купить что-нибудь. Это мне очень нравилось, тем более что это поощряло мое желание работать и быть полезной другим.
Однако, несмотря на то что я без особого труда и усилий училась вышеуказанному рукоделию, оно меня только временно увлекало, но если я долго занималась тем или другим вязанием, у меня почему-то часто разбаливалась голова, а иногда мне делалось совсем плохо. Я этому очень удивлялась, так как не понимала что меня просто утомляет такая однообразная механическая работа, от которой меня ничего не отвлекало, ведь я не получала зрительных, ни слуховых впечатлений, на которые могла бы переключаться хотя бы на несколько минут. Я думала, что становлюсь больной, когда много шью или вяжу. Постепенно я забрасывала рукоделие и больше интересовалась занятиями, которые не были столь утомительны.
Так, например, я полюбила лепить что-нибудь из пластилина и замечала, что эти занятия не так быстро утомляют меня. Это вполне понятно: моя мысль творчески работала над тем, что и как следует сделать. Но прежде чем начать лепить тот или иной предмет, я должна была припоминать все детали того предмета, с которого я снимала копию. Если я, например, хотела вылепить чайник или корзинку с фруктами, я сначала должна была осмотреть эти вещи, потом отодвинуть их и на расстоянии представить чайник, который я как будто еще осматриваю руками и вижу его. Точно такой же мыслительный процесс происходил в моем мозгу, когда я хотела вылепить корзину с фруктами. Я воображала, что осматриваю корзинку, ощущаю пальцами все ее детали, а затем ощущаю фрукты — яблоки, груши, сливы, которыми мысленно наполняю корзинку.
Все это было для меня очень интересно и совсем неутомительно, ибо работала мысль, образ одного предмета последовательно сменялся образом другого предмета. Это уже были зародыши анализа и синтеза, весьма своеобразного творческого процесса, как следствия моего образного мышления и тактильного восприятия.
Но не только такие занятия, при которых больше работала мысль, меньше утомляли меня, чем рукоделие, но даже такой физический труд, как стирка, уборка комнаты, приготовление пищи и т.п., нравился мне больше, был для меня легче всякого вязания и вышивания. А позднее, когда я начала учиться письму, чтению, речи, заниматься по общеобразовательным предметам, я окончательно поняла, что для меня рукоделие скорее вредно, чем полезно: во время рукоделия у меня как будто притуплялись мысли, слабела память, потом появлялось физическое ощущение какого-то покалывания и легкого щекотания по коже лица и головы, наконец, начиналась слабость и руки бессильно опускались. Умственный же труд утомлял меня значительно меньше: мои мысли настолько прояснялись, что мне казалось, будто я физически ощущаю это прояснение, память становилась лучше, появлялось хорошее настроение и желание побольше заниматься умственно, побольше узнавать о том, чего я еще не знаю.
