Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Все письма А. М. Горького ко мне хранятся у меня. Мой учитель перепечатал их для меня брайлевским шрифтом, я самостоятельно могу их читать в любую минуту. Да, я их читаю и изучаю, ибо они богаты неиссякаемой мудростью такого великого и пламенного человека, каким был Алексей Максимович Горький.

Случайная экскурсия

Однажды летом мы с М. Н. были в городе по своим делам. Освободились раньше, чем предполагали, а домой идти еще не хотелось. Стали думать да гадать, в какой музей нам пойти. Н. предложила:

— Пойдемте в домик Романовых. Мы как раз идем по этой улице. Вы там не были? — Нет.

— А мне очень хочется осмотреть боярские покои…

В исторических повестях и романах я много читала о царских боярских палатах, покоях и покойчиках с изразцовыми печами и лежанками. Боярские дома описываются с «красным крыльцом», узенькими оконцами, с женскими теремами и т.д. Палаты и покои представлялись мне такими же комнатами, какие имеются и в наших современных домах, только палаты представлялись мне большими залами, а покои — маленькими комнатками.

Изразцовые печи и лежанки я представляла как самые обыкновенные, сделанные из кирпича и глины русские печи, только со множеством маленьких и больших выступов и карнизов.

Я вообразила, что в бывшем доме Романовых в самом деле находится музей, и шла туда с большим оживлением, ибо надеялась увидеть там все в таком или почти в таком виде, как это было при жизни бояр. Но до чего же мы были разочарованы, когда, подойдя к усадьбе, узнали, что там уже нет музея, а разместилось какое-то учреждение. Мы все же попросили разрешения войти в дом, чтобы отыскать хоть какие-нибудь следы старинной архитектуры и боярской жизни.

И действительно, на мое счастье, в нижнем этаже еще сохранилось несколько маленьких комнат — покоев. Кое-где на стенах крепко держались куски парчи, которой, очевидно, были обиты стены.

В одном из покойчиков (эти комнаты были так малы, что я могу назвать их только покойчиками) нашлась и заинтересовавшая меня изразцовая печь с лежанкой.

Увы! Эта печь была совсем не похожа на русские печи в избах и украинских хатах. Я внимательно осмотрела небольшую печь и миниатюрную лежаночку. Сделаны они были из очень гладких, как бы отшлифованных или кафельных «кирпичиков» различной величины и формы, со множеством красивых, рельефно исполненных рисунков. Тут были цветы, деревья, птицы, звери. М. Н. сообщила, что все эти фигуры цветные и очень красивые. Мне они тоже нравились, я долго не могла отнять рук от этих изображений.

Захотелось мне осмотреть и дверь, хотя я совсем не предполагала, что обыкновенная дверь может быть какой-то необыкновенной, но в этих покойчиках и двери были необычайны: не такие, как в наших современных домах. Прежде всего я споткнулась о высокий порог. Такие пороги были во всех комнатах, двери же низенькие, очень тяжелые, массивные, толстые, обитые сукном и вверху заканчивались полумесяцем. Осмотрев две двери, я поняла, почему в старых книгах писали, что, когда человек заходил в боярский покой, он сильно нагибался. Я очень сожалею, что никакой мебели, никакой домашней утвари в покоях не сохранилось.

Осмотрев низ, мы подошли к лестнице, чтобы подняться наверх в бывший женский терем. По книгам мне представлялась очень простая, довольно узкая, с низенькими ступеньками деревянная лестница, по которой поднимались на верхний этаж. Мне казалось, что очень легко было не только обычно всходить по ней, но даже бегать. Та лестница, к которой мы подошли, была не такова. Ступеньки оказались высокими, вся лестница очень узкая, крайне неудобная для подъема и спуска, тем более что над ней низко навис потолок. М. Н. не успела наклонить мне голову, и я имела удовольствие проверить прочность потолка собственным лбом.

Да, хорошо оберегали бояре своих жен и дочерей: по такой лестнице, а особенно в темноте, не очень-то разбежишься! В стене на лестнице находились узенькие слуховые оконца. К величайшей нашей досаде, от прежнего терема не сохранилось никаких следов: там все комнаты были заново перегорожены деревянными перегородками. Суетились какие-то люди. Нам оставалось только повернуть назад. И когда мы спускались вниз по этой предательской лестнице, я снова ушиблась о выступ потолка. Внутренне я очень посочувствовала боярским затворницам…

Эта старинная лестница напоминала мне некоторые сцены из повести А. К. Толстого «Князь Серебряный». Я представила себе старого боярина Дружину Андреевича Морозова, одетого в старинную длиннополую одежду. Он казался мне суровым, хитрым и длиннобородым стариком… Потом постепенно возник большой, с высокой оградой боярский сад.

Теплая, душистая, летняя ночь… В длинной женской одежде, закутанная кисеей, идет по саду к дому молодая жена боярина — Елена.

Она только что встретилась у садовой ограды с князем Серебрянным и теперь вся трепещет от страха…

И вот сердитый старый боярин со свечой в руке медленно взбирается по этой крутой узенькой лестнице в терем жены…

Потом у боярина пируют опричники. Мне представилась большая толпа бражничающих людей, тесно набившихся в эти маленькие покойчики, где они задыхаются от жары… А вот разгоряченный вином ужасный князь Афанасий Вяземский, сгибаясь почти вдвое, спешит вниз из терема по крутой лестнице и несет на руках бесчувственную женщину. Он спешит и не замечает, как бедная Елена ударяется головой о потолок…

Пока эти картины неясно мелькали перед моим внутренним взором, я медленно спускалась вниз, придерживаясь рукой за стену. В стене я обнаружила узенькие оконца и начала их осматривать. О стрельчатой архитектуре я только читала; верхняя часть этих окошек была остроконечной, и теперь мне стал ясен стиль стрельчатой архитектуры.

Спустившись с лестницы, мы вышли через массивную, тяжеловесную железную дверь на маленький, как я подумала, балкончик. Однако М. Н. сказала, что это бывшее «красное крыльцо». Так ли это, не знаю, но «красное крыльцо» в боярских домах мне представлялось совсем не таким: я представляла его широким, с красивой решеткой по бокам и резными легкими колонками, которые поддерживали навес с затейливой резьбой и узорами.

Я обратила внимание на то, что в доме Романовых все, что сохранилось — стены, двери, окна, — было крепкое, толстое, рассчитанное на долгое время; а мне думалось, когда мы подходили к усадьбе, что я вижу развалины.

Как интересно знакомиться со стариной и мысленно переноситься в то далекое время, представить себе жизнь прошедших поколений, прошедших столетий!

Когда я брожу по Москве, мне всегда очень хочется представить этот город в разные времена и сравнить его с нашей кипучей, заново перестраивающейся столицей. Когда-то разными переулками и закоулками по Москве пробирались бедные люди, а по большим улицам в экипажах проносились сытые, раздутые и преждевременно обрюзгшие богачи. А теперь, теперь… десятки тысяч нарядных, здоровых и веселых людей заполняют просторные улицы и широкие площади Москвы — красавицы столицы.

Быстро мчатся машины, автобусы, троллейбусы. А как чудесно в метро! Когда я бываю в подземных дворцах метро, я испытываю большую человеческую гордость за нашу советскую созидательную эпоху, за наш сильный, мужественный и свободный от эксплуатации народ.

Мне представляется, что мы живем одной большой значительной жизнью и равно пользуемся всеми ее благами. И люди мне представляются тогда не такими, как я привыкла наблюдать их в обыденной жизни, — нет, они мне кажутся чем-то большим, ибо их творческий разум, направляемый родной Коммунистической партией и вооруженный знаниями, побеждает природу, творит чудеса в технике, зодчестве, искусстве.

О море и дендрарии

I

Я стояла на берегу моря в Сочи и декламировала стихи о море:
А вот оно море, горит бирюзой,
Жемчужною пеной сверкает.
На белую отмель волна за волной
Тревожно и тяжко взбегает.
Смотри, он живет, этот зыбкий хрусталь,
Он стонет, грозит, негодует.
А даль-то какая! О как эта даль
Усталые очи чарует…
(С. Надсон)
102
{"b":"189096","o":1}