Эти мнимые запахи моря отнюдь не случайны, не выдуманы мной, а результат ранее воспринятого, прочно усвоенного «материала», полученного из внешнего, материального мира, с которым так тесно связана и вплотную соприкасается деятельность человеческого организма в целом и высшая нервная деятельность в особенности. В самом деле, из учения И. П. Павлова мы узнаем следующее:

«…Хорошо известен тот факт, что деятельность нервной системы направляется, с одной стороны, на объединение, интеграцию работы всех частей организма, с другой — на связь организма с внешней средой. Деятельность, направленная на внутренний мир организма, можно было бы назвать низшей нервной деятельностью, в противоположность другой, устанавливающей тончайшие отношения организма к внешнему миру, которой законно присвоить название высшей нервной деятельности…»

Будучи не совсем здорова, а также имея интересную книгу для чтения, я отказалась от приглашения друзей встретить вместе с ними Новый год…

— Ведь вам будет скучно одной, — сказали мне.

Но мне вовсе не было скучно, и, хотя в книге ничего не говорилось о встрече Нового года, я тем не менее с удовольствием читала ее. Когда же последний час старого года подходил к концу и от наступающего Нового года меня отделяли две-три минуты, я отложила книгу, стала прохаживаться по комнате, ясно представляя себе, что вот сейчас будет 12 часов: люди по радио услышат бой кремлевских курантов, взглянут на свои часы, воскликнут, обращаясь друг к другу «С Новым годом!», поднимут бокалы, наполненные вином…

Мне представлялись празднично убранные, уютные комнаты, переполненные оживленными людьми. Чудились запахи вина, закусок, табачного дыма… Я мысленно переносилась к этим людям, поздравляла их с наступающим Новым годом, вместе с ними поднимала бокал; мне казалось, что я даже ощущаю вкус вина во рту. Это ощущение было настолько сильно, что я поймала себя на том, как мысленно провозглашаю новогодние тосты.

Итак, оказывалось, что я ничего не потеряла, оставшись дома одна. Мысленно я была с людьми, приветствовала их, выражала им свои наилучшие пожелания. Правда, люди об этом не знали, не догадывались, что я о них думаю и ясно их представляю в эти торжественные минуты; но от этого не были хуже мои мысли о людях, не блекло мое представление о празднично убранных комнатах с нарядными елками (я даже ощущала смолистый запах этих елок), не умалялась теплота моих искренних пожеланий добра и счастья людям. Я знала, что не все люди веселятся и счастливы в этот вечер…

Я подумала о Северной Корее, и мне чудилось, что я чувствовала, как сотрясался воздух от гула летящих бомбардировщиков и грохота сбрасываемых ими бомб. Это летчики США по инструкции Уолл-стрита бомбили корейские города и селения. Вместо Праздничного оживления и веселья здесь царил грохот от разрушений, слышен был плач детей, матерей и стариков, раздавались стоны раненых и умирающих…

Этим обездоленным людям, которых американские империалисты подвергали нечеловеческим страданиям, я мысленно слала свои пламенные пожелания, внутренне я говорила им: «Пусть же этот новый год принесет вам мир и прекращение навязанной интервентами войны. Пусть скорее настанет тот день, когда вместо разрухи, пожарищ и гибнущих людей корейский народ увидит землю прекрасно цветущей, с засеянными полями, садами, в зелени лесов… А в сверкающих под лучами солнца городах задымят трубы фабрик и заводов, на которых будут работать десятки тысяч счастливых мирных людей, радостно строящих свою новую жизнь в условиях свободного социалистического государства…»

Все то, что я желала корейскому народу в эту новогоднюю ночь, представлялось мне очень ясно, жизненно, действенно, с множеством подробностей. Это потому, что я была не одинока, весь наш народ слал героическому корейскому народу свои дружеские, пламенные, наилучшие пожелания…

Но не одному корейскому народу мы шлем приветствия, нет! Всем миролюбивым народам, стремящимся к мирной трудовой жизни, к знаниям и культуре, мы, советские люди, шлем новогодние приветствия и искренние пожелания счастья и мира во всем мире!

С такими мыслями я провела первые часы наступавшего Нового года. И хотя в своей комнате я была совершенно одна, но потом мне казалось, что в эту ночь я видела очень многих людей, говорила с ними о том, о чем думала в одиночестве… Все это как будто происходило в действительности, и я надолго запомнила эту памятную новогоднюю ночь.

Январь, 1951 год

В течение многих, многих лет я не только мечтала, но и всячески стремилась полететь куда-нибудь на самолете. Однако мои близкие отговаривали меня, опасаясь, что я или испугаюсь в момент подъема самолета, или у меня начнется сильное сердцебиение.

Я много читала о самолетах, летчиках, полетах. Но все это не давало мне реального представления об ощущениях, которые испытывают люди, находящиеся на самолете.

Чаще всего мне представлялось, что этих людей сильно болтает вправо и влево, им делается дурно, у них наступает то состояние, которое испытывают пассажиры на море во время качки…

И вот во время моего отпуска обстоятельства сложились так, что я должна была лететь куда-нибудь самолетом, и притом одна, ибо моя переводчица и обычная спутница в моих странствованиях, М. Н., сама крайне нуждалась в отдыхе.

Моя харьковская подруга Н. Д. еще в начале весны приглашала меня погостить у нее летом. Я решила лететь к ней в Харьков, а раз решено — так и сделано: я купила билет и собралась в дорогу. Было воскресенье — теплый, солнечный день в середине августа.

В II часов утра за мной пришла М. Н., чтобы проводить меня в аэропорт и усадить на самолет, при этом М. Н. должна была предупредить экипаж самолета, что я не вижу и не слышу.

Уже в автобусе, направлявшемся в аэропорт, М. Н.. спросила меня:

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо… Мне кажется, что еду провожать кого-то другого, кто должен улететь, а сама я останусь в Москве.

— Неужели? — удивилась М. Н.

— А если вам станет страшно в самолете, тогда как же?

— Как-нибудь обойдется… Ведь я не одна буду в самолете, там же будут люди.

Сознаюсь, что этот разговор до некоторой степени встревожил меня: раньше я старалась не думать о том, как буду себя чувствовать в самолете, но теперь уже нельзя было не думать, а думая о предстоящем полете, я начала слегка волноваться. Между тем М. Н. не унималась и продолжала начатый разговор:

— Если случится авария, вам дадут парашют и выброситесь из самолета…

Я перебила:

— Куда же это я выброшусь?.. Вдруг упаду в реку или на деревья и, зацепившись парашютом за ветки, повисну на них… И не буду знать, где я нахожусь…

— Вы только не забудьте открыть парашют, когда выброситесь, — наставляла меня М. Н.

— Вы думаете, я буду помнить о том, что нужно раскрыть парашют?.. Да я так перепугаюсь, если выброшусь из самолета, что обо всем на свете забуду.

— Нет, об этом нельзя забывать…

— Да хорошо, хватит говорить об этом, вы только напрасно меня расстраиваете… Никакой аварии не будет: погода хорошая…

Утром, собираясь в дорогу, я очень спешила сделать все необходимое по хозяйству, а главное — собственноручно накормить и напоить котенка; поэтому сама осталась без завтрака. Подъезжая к аэропорту, я ощутила такой аппетит, что решила подкрепиться в ресторане аэропорта. До отправки самолета у нас еще было достаточно времени. Мы сдали на хранение вещи и отправились в ресторан.

Здесь я была впервые. Не обращая внимания на публику, М. Н. прошла со мной по ресторану, показывая мне незанятые столики, покрытые белоснежными скатертями (как сказала М. Н.), на которых стояли сверкающие бокалы различной величины, приборы с горчицей и солонки. Под ногами я ощущала так старательно натертый пол, что могла бы с большим успехом поскользнуться и упасть, если бы меня сопровождала менее опытная спутница.