Помню, что я в детстве очень любила фруктовое желе, но тоже верила, что для его приготовления нужны фрукты. Я была уверена, что желе готовят из свеклы, поэтому отнеслась крайне недоверчиво к тому, что из фруктов могут приготовить мое любимое блюдо. Вообще я очень многому не верила, ибо не знала, как, где и что готовится, поэтому не понимала, что из тех или иных продуктов можно приготовить нечто другое. Будучи с детства крайне недоверчивой, я часто думала, что мне говорят не то, что есть в действительности. Чаще всего это бывало в тех случаях, когда я чего-либо не знала или не понимала.

Я также любила мясные котлеты и жареную рыбу. Я хотела посмотреть, как готовят то и другое. Следя за руками поварихи, я «видела» что она клала в мясо, приготовленное для котлет, кусок размоченной булки, а сделанную сырую котлету валяла в тертых сухарях. За обедом я отказывалась есть хлеб с этой котлетой. ибо думала, что в котлету положили достаточно хлеба, да еще и сухариками посыпали. Если же я буду есть котлету с хлебом, то она станет совсем невкусной и получится, как будто я ем хлеб с хлебом.

Я также «видела», что, когда собирались жарить рыбу, ее тоже валяли в муке. И рыбу я не хотела есть с хлебом только потому, что ее валяли в муке.

А узнав, что из козьего молока делают творог, я тоже сразу не поверила в это, ибо думала, что съедобным может быть только коровье молоко и что только из него можно приготовить творог. Моя учительница пообещала принести мне из дому козьего молока и творог из этого молока.

Я думала, что это будет очень неприятное на вкус молоко и не менее неприятный творог. Но, попробовав то и другое, я убедилась, что и молоко, и творог весьма приятны на вкус и вполне съедобны. Однако мне трудно было поверить, что это было настоящее козье молоко и настоящий творог из этого молока.

Когда я наконец убедилась в том, что всякую пищу так или иначе готовят — варят, жарят, пекут, — я подумала, что можно любую вещь сварить или поджарить, когда есть огонь в плите. Так, я думала, что можно кусочки хлеба и разрезанный помидор положить на сковородку, поставить ее на плиту, а потом сковородка уже сама приготовит что-то очень вкусное.

Однажды наша повариха угостила меня чем-то действительно вкусным, сладким. Я не знала, что это было, но это «оно» очень мне понравилось. После этого я стала просить воспитателей, чтобы они приготовили «сладкое, дающее холодок во рту». Когда же у меня спросили, как это «сладкое» называется, я не могла объяснить, а только сказала, что его едят из розетки чайной ложечкой. Через некоторое время я узнала, что я ела яблочный мусс, но я никак не хотела верить, что повариха сделала мусс из яблок на яичном белке. Я просто не понимала, как можно твердое яблоко превратить в такое нежное, совсем без кусочков сладкое кушанье.

Я могла бы привести здесь очень много примеров того, как я совсем не понимала или превратно понимала происхождение различных продуктов и приготовление пищи. Мне трудно было понять, что продукты подвергаются всевозможной обработке и переработке.

Здесь я приведу один весьма курьезный и весьма прискорбный для меня случай, который заставил меня понять ту непреложную истину, что не всякие растения идут в пищу и на что-либо другое. Я видела, как в суп кладут зеленый лук, петрушку, укрой. Я ощущала, что петрушка приятно пахнет в пище. К этому времени я узнала о существовании духов. Я вообразила, что если в пищу кладут петрушку, укроп, а из каких-то листьев делают салат, то почему же нельзя из цветов, которые так хорошо пахнут, побольше наварить духов.

И вот однажды мне представился случай произвести маленький эксперимент. Дело было весной, в субботу, когда обычно в ванной грели воду для купанья. Растопив плиту, техничка ушла из ванной комнаты. Я решила воспользоваться этим благоприятным случаем и приготовить себе духи, которые я очень любила.

Я побежала в спальню, где у меня на столике в баночке были ветки цветущей белой акации. Сорвав с веток цветы, я положила в кастрюльку, в которую до краев налила воды, и поставила ее на плиту. В комнату почему-то долго никто не заходил. Вода в кастрюльке уже начала кипеть, и я, наклоняясь к ней, стала дышать выходившим из кастрюльки паром. Неизвестно, сколько времени я таким образом наслаждалась своими духами. Помню только, что у меня начала кружиться голова, а потом мне стало дурно и началась рвота.

Вся моя затея с приготовлением духов кончилась тем, что я упала на пол; не знаю, что было со мной дальше и как я попала в свою постель.

После этого случая я поняла, что духи приготовляют как-то иначе, что и духи, и пищу не так легко приготовить, как я думала.

И именно оттого, что я многого не знала, очень многое долгое время было непонятно мне. Так, когда мне в каком-нибудь супе, в жарком, в тушеной капусте попадался лавровый лист, я крайне удивлялась, зачем люди кладут в пищу сухие листья, ибо мне долго памятен был случай с моими «духами» из белой акации.

Если же я случайно раскусывала попавшийся мне в пище черный перец, то это еще больше, чем лавровый лист, удивляло меня: от раскушенной перчинки во рту горело. Я весьма серьезно думала, что кто-то хочет обидеть меня, поэтому бросает в мою пищу такие горькие и жгучие шарики — ведь не могло же быть, чтобы люди без злого умысла клали себе в пищу то, что, было им очень неприятно.

Горчицу, сырой лук, красный перец, тертый хрен я также не любила и не верила тому, что все это может быть кому-нибудь приятным и что люди никому не хотят причинить зло, когда кладут в пищу различные приправы и пряности. Помню, что я долгое время не хотела и даже боялась есть колбасу, которая пахла чесноком.

Зачем люди работают, едят, спят, это я как-то по-своему, хотя и не вполне ясно, но понимала. Я видела, что в процессе труда люди делают для себя то, что им необходимо: готовят пищу, убирают комнату, шьют одежду, стирают белье, работают в саду и в огороде. Но зачем люди ходят на прогулку, ничего при этом не делая, это мне было не совсем понятно. Но мне было понятно, почему я сама ходила гулять: весной и летом я играла в палисаднике или, держась за руки зрячих девочек, бегала с ними по улице, ходила на реку купаться. Но взрослые люди не играли подобно детям в различные игры, не бегали по улице, не скакали на палочке, не прыгали через веревочку.

С начала весны и до наступления холодов я почти все время бывала на воздухе, поэтому понимала, почему я гуляю, когда тепло. Правда, зимой я не любила много гулять, потому что не могла ходить быстро, а при медленной ходьбе скоро начинала мерзнуть. Не любила я также, когда ребята делали снежных баб или играли в снежки. Не любила бегать и вместе с другими с разбегу падать в сугробы снега. Мне казалось, что во всех этих случаях дети не играли, а дрались, смеясь в драке друг над другом. Даже в клинике, когда с ребятами на прогулку ходили педагоги и приучали нас к зимним играм в саду, я обычно сидела в стороне на скамеечке, прохаживалась одна по дорожке или уходила в дом. Когда педагоги играли с детьми, я понимала, что это игра, а не драка, но я не испытывала ни малейшего удовольствия, когда в меня запускали комом снега, не испытывала ни малейшего веселья, если мне показывали, чтобы я тоже бросила в кого-нибудь снежок. Иногда мы с разбегу вместе с педагогом падали в снег. Другие дети смеялись, развлекаясь таким образом, но я не понимала, чему они смеются, и сама не смеялась.

Зато кататься на санках я очень любила, ибо это удовольствие было гораздо приятнее и не напоминало драку. С помощью педагога мы, дети, по очереди катали друг друга. Я равно любила бывать и «седоком», и «лошадкой». Если же мы катались на санках без педагога и случайно опрокидывались в снег всей группой вместе с санками, то мне при этом бывало действительно весело: ведь санки опрокидывались неожиданно, когда мы с увлечением играли.

Было интересно и смешно поднимать друг друга с земли, отряхивать снег с одежды, налаживать опрокинутые санки и снова бежать или садиться в них.