Подобная же история повторилась при объяснении абрикосового цвета: в моем воображении возникли нагретые солнцем душистые абрикосы, которые я срываю с веток и тут же съедаю, но это отнюдь не помогло мне в смысле представления цвета абрикосов.

С абрикосовым цветом однажды произошел даже маленький курьез. Одна не очень грамотная женщина ходила со мной по магазинам — я искала материал на летнее платье. Наконец, нам попался шифон. Я никогда не куплю ни готового платья, ни ткани, не узнав предварительно их цвета. Так и в данном случае я спросила у моей спутницы, какого цвета шифон. — Абиркосовый, — уверенно отвечала она. Раньше я никогда не слышала о таком цвете, поэтому некоторое время я стояла в недоумении, стараясь припомнить, что это за цвет. Я вспомнила слова «аберрация», «абстракция», но ни одно из этих слов не объяснило мне «абиркосового» цвета. Я не решилась брать шифон и попросила пойти со мной в другой магазин. На улице я усиленно размышляла об этом новом названии цвета, наконец, не выдержала и обратилась к моей спутнице: — Повторите: какого цвета шифон? — Абиркосового, — последовал ответ. — Быть может, вы хотите сказать «абрикосового» от слова «абрикос»? — Да, да! Я же вам все время говорю, что шифон абиркосовый… Вспомнив, что многим зрячим женщинам нравится абрикосовый цвет, я вернулась в магазин и купила отрез шифона.

Когда я еще не была знакома с бананами, мне, привыкшей к нашим фруктам, представлялось, что они должны быть круглыми или немного продолговатыми, наподобие груш, с тонкой кожицей, которую можно не снимать, а просто помыть. Велико было мое удивление, когда я впервые «увидела» бананы. Я никак не ожидала, что внутренняя нежная часть плодов заключена в такую толстую кожуру, которая несколько напоминала мне толстые стручки каких-то странных бобов. Запах и вкус бананов представлялся мне — тоже по привычке к нашим фруктам — почти таким же, как и всех знакомых мне плодов..

Мне казалось, что бананы должны быть сочными и приятно кисло-сладкими, освежающими.

Когда же я съела банан, то, признаюсь, он мне не особенно понравился. Некоторые утверждают, что по вкусу и запаху бананы похожи на дыни, но, на мой взгляд, — а я большая любительница дынь хорошая дыня несравненно душистее, сочнее и вкуснее.

Мария Николаевна подвела меня к той клумбе, на которой школьники устроили огород. Я начала осматривать то, что уже взошло. Рука наткнулась на небольшой кустик. На ощупь листья показались мне похожими на листья тыквы. В моем представлении в ту же минуту возникла тыква и ее стелющийся по земле стебель. Но то растение, что я смотрела, тянулось прямо вверх: это смутило меня, все же я неуверенно сказала:

— Тыква?

— Нет, маленький подсолнух.

— Я о подсолнухе не подумала, вернее, не успела подумать, эму что мне сразу представилась тыква, и я мысленно удивилась почему тыква растет прямо, а не стелется по земле.

Слово «магнолия» почти всегда воскрешает в моей памяти одну картину.

Мне представляется летнее утро, в моей комнате раскрыто окно, в которое вместе с солнечными лучами вливается чистый утренний воздух. Я убираю комнату. Сейчас я отчетливо вспоминаю каждый предмет, находившийся в этой комнате. Если войти с площадки лестницы, то направо стоит кровать, над нею на стене большой барельеф Пушкина, стенные часы для слепых, рамки со снимками Крыма и Кавказа. Я представляю только рамки, а содержание снимков — лишь по словам зрячих. Была, впрочем, репродукция «Скалы» Айвазовского, которую я представляю так, будто ощущаю под рукой твердую и шероховатую неровную поверхность скалы. Я на ней сижу. Скала довольно высокая с той стороны, которая вдаётся прямо в море. О скалу беспрерывно разбиваются волны, обдавая меня брызгами. Я вспоминаю скалу на берегу моря в Одессе. Особенно я любила сидеть на ней, когда начинался шторм волны почти достигали вершины скалы. Я опускала вниз руки, лёжа на скале, и принимала «в свои объятия» бушующее море. Когда я об этом пишу сейчас, то с поразительной ясностью воскрешаю в памяти эту скалу, море, его запахи… И как же сильно я вновь хочу пережить все это!.. Но продолжаю описание моей комнаты.

За кроватью стоит шифоньерка, а потом начинается наружная стена, и вот раскрытое окно. Перед ним небольшой столик с комнатными цветами, на окнах тоже цветы. Между столиком и большим письменным столом стоит высокая подставка с бюстом Пушкина. У письменного стола два кресла, а на столе машинка, бумаги, книги и большой бюст Горького. За стойлом налево — дверь в библиотеку, а дальше диван с высокой спинкой.

Мне кажется, что я поочередно подхожу то к одному, то к другому предмету; они мне так знакомы, что я лишь слегка к ним прикасаюсь и отхожу. Представляется мне даже пол, покрытый линолеумом, на котором был рельефный узор в виде маленьких бугорков или квадратиков.

Я хочу представить, что ко мне кто-то, стучится в дверь. (Сейчас за стеной действительно кто-то стучит, этот стук я ощущаю через пол, и это еще больше усиливает иллюзию.) Я открываю дверь. Егоровна подает мне большой букет, но не цветов, а веток с листьями, несколько похожими на листья фикуса. Я осматриваю букет и обнаруживаю на нем большие, продолговатой формы бутоны. Я в недоумении: что же это такое? Приходит Лидия Ивановна и говорит:

— Ночью приехала из Туапсе Александра Ильинична. Она привезла тебе ветки магнолии с бутонами.

— Неужели у магнолии такие большие листья? Я думала, что они мелкие и какой-нибудь особенной формы. А бутоны продолговатые, значит, цветы будут в форме бокалов, приблизительно как у лилии.

Я несколько удивлена. Мне рассказывали, что у магнолии большие цветы, очень сильно пахнут, но я представляла и листья и цветы не такими. Листья представлялись мне почти круглыми и нежными, а цветы в форме больших нарциссов; мне чудился даже запах, тоже немного напоминающий нарциссы, только гораздо более сильный и приятный. Через несколько дней бутоны раскрылись — я была очарована настоящим видом цветов магнолии и ее чудесным ароматом. С тех пор у меня правильное представление о магнолии и ее запахе. Спустя много лет я отдыхала в санатории в Туапсе. Когда мне впервые показали ветку с цветком, я сразу узнала, что это магнолия, узнала даже прежде, чем прикоснулась к ветке, ибо ощутила ее запах…

С розами у меня связано очень много воспоминаний; если бы я вздумала все это описать, то, наверное, получилась бы целая книжечка… Вчера на улице мы проходили мимо продавщицы цветов, и Мария Николаевна показала мне розы. В ту же минуту в моей памяти возник один эпизод и словно превратился в картину, на которую я весь этот день смотрела внутренним взором.

Я читала в своей комнате (дело было летним вечером), ко мне постучали, и, когда я открыла дверь, в комнату вошел один мой знакомый и преподнес мне букет чудесных роз — впервые в Москве я видела такие роскошные цветы. Мне и сейчас очень ясно представляется граненый кувшин с розами. Один раз знакомый поднёс розы к моему лицу, но неловким движением я отстранила кувшин и пролила немного воды на платье.

Но ярче всего мне вспоминается вот что: я должна была проводить знакомого до крыльца, чтобы запереть входную дверь. Я помню что в этот вечер повесила ключ на штепсель над столиком. Когда знакомый отошел к столу, чтобы взять свой портфель (он зрячий), я остановилась среди комнаты, представила себе стену, то место над столиком, где помещался штепсель, даже провод и штепсель, на котором висел ключ. Затем, не делая ни одного лишнего шага, ни одного лишнего движения рукой, я с уверенностью подошла к столику, но не прикасалась к нему, зная, что он стоит именно здесь. Я протянула руку к штепселю и быстро сняла ключ. Знакомый видел мое движение и был очень удивлен тем, что я с такой уверенностью и точностью сняла ключ. А между тем в этом нет ничего удивительного. В хорошо знакомой мне обстановке мое движение рассчитано на определенный предмет, даже определенную точку, которую я мысленно всегда вижу перед собой в любой момент представляю и, находясь на любом расстоянии представляю всю комнату в целом и каждый предмет в отдельности.