До самого вечера я помнила этот маленький эпизод, а когда легла спать и ко мне на постель прыгнула Зара, я живо представила себе всю дневную сценку, даже как бы ощутила на кончиках своих пальцев мяуканье кошки. Она же тем временем ласкалась ко мне, словно просила еще раз пожалеть ее…

Другой случай произвел на меня потрясающее впечатление. Я увидела одну девушку, которая во время войны попала под бомбежку и была ранена в голову. В результате ранения она ослепла. Рана долго не заживала, и девушка носила на голове повязку, под которой вместо кожи была как бы кора со струпьями, покрывавшими почти всю голову. Один раз раненая дала мне прикоснуться рукой к ее голове без повязки. После этого я представила себе ужасную картину, о которой кратко рассказала девушка.

В течение нескольких дней я почти ничего не ела, ибо все предметы, к которым я прикасалась, в том числе и пища, представлялись мне в виде головы, покрытой струпьями. Мне хотелось, сознаюсь откровенно, плакать, а образ девушки долгое время преследовал меня. Даже сейчас (6 лет спустя), когда я пишу эти строки, все представляется мне с поразительной ясностью, я как бы «вижу» эту девушку и чувствую себя очень нехорошо.

Бывает так, что я остаюсь дома одна днем и вечером. Я нахожусь в своей комнате, не воспринимаю извне никакого шума, не вижу дневного света, а вечером электрического — вообще пребываю во мраке и тишине, но это не значит, что я погружена в небытие.

Напротив, я знаю, что вокруг меня происходит непрерывное движение человеческой жизни, независимо от того, воспринимаю я это движение или нет. Я пытаюсь представить себе жизнь людей, движение в городе. Но шум и звуки представляются мне в виде непрерывных вибраций, которые я ощущаю, когда нахожусь на улице или когда еду в трамвае, троллейбусе и т.д. Представляю я знакомых мне людей; представляю их отдельно, то одного, то другого; представляю небольшими или большими группами, как это бывает, например, в метро. Но их голосов я не представляю, мне кажется, что они молчат или говорят очень мало, и притом говорят беззвучно. Если же я захочу все-таки представить человеческие голоса, то звуки чудятся мне на кончиках моих пальцев, потому что некоторых своих знакомых, а также и собственный голос я «слушаю» руками. Я представляю, что на улице играют дети, играют весело, бегают, смеются, но их громкие крики я не представляю, а лишь предполагаю, что ребятишки шумят и кричат во время игры. Все то, что происходит на улице и чего я не могу «осмотреть» руками, а лишь знаю со слов других, представляется мне в уменьшенном виде. Но когда я непосредственно воспринимаю что-либо при помощи осязания — еду в автобусе, осматриваю что-нибудь, перехожу улицу, бываю в метро и т.д., — тогда все представляется мне в своем натуральном виде и размере.

Если я попытаюсь выразить свои представления поэтическим языком, то это будет примерно так: вся жизнь, которая протекает вокруг, отделена от меня «стеклянной стеной». Зрячие люди видят все окружающее и могут рассказать мне об этом, но, как только я захочу непосредственно воспринять эту жизнь, без помощи зрячих и слышащих, я натыкаюсь на тонкую «стеклянную стену», которая кажется мне настоящей «китайской» стеной. Я многое о жизни знаю, но зрительно и в виде слуховых восприятий ее не ощущаю.

Много раз я бывала в комнате у Марии Николаевны, но почти всегда проходила по комнате с ее помощью. Она, как любезная хозяйка, спешила мне навстречу, когда замечала, что мне нужно выйти из комнаты или пересесть на другое место. Несколько раз я специально обходила всю комнату для того, чтобы представить себе ее размеры, обстановку и пр. Тем не менее, эта комната является для меня какой-то загадочной: мне представляется, что в ней много углов и что каждый раз, когда я бываю у М. Н., все вещи расставлены уже не так, как раньше, — на другие места. Свою же комнату я могу представить в любой момент, независимо от того, где я нахожусь: могу представить ее в целом или каждую вещь в отдельности, могу представить место, где находится тот или иной предмет в данный момент. Словом, в своей комнате я ориентируюсь совершенно самостоятельно. Помощь же М. Н., когда я бываю у нее, не дает мне возможности запомнить, а потом представить на расстоянии эту комнату — каждый ее угол, предмет и т.д. Даже сейчас, когда об этом пишу, я затрудняюсь сказать, по какую сторону двери находятся окно, диван, кровать и другие предметы.

Откуда-то я возвращалась домой с Марией Николаевной. Было часов 7 вечера, время не позднее для весеннего вечера, но меня поразил буквально ночной запах, которым был насыщен воздух. Ведь темноту ночи и свет дня я не могу представить зрительно, а лишь имею температурные и обонятельные представления. В этот же вечер, если бы я не знала, который час, то непременно бы подумала, что уже наступила ночь… Шла я по улице и не верила, что это вечер. Да, я была бы рада, если бы уже наступила ночь… Иногда я люблю идти по улице тихой теплой ночью, представляя при этом, что я иду совершенно одна. Все кругом тихо-тихо, в домах замолкла дневная жизнь и шум, люди спят, темные прямоугольники окон не освещают улицы комнатным светом. Никто не знает, что я иду по улице одна и ничего не боюсь. И в таких случаях мне хочется представить ночь тоже в образе одинокой женщины.

Чтобы обойти землю, она незаметно выскальзывает из уединенного дома, укутавшись темным покрывалом, идет вокруг города, разливая запахи ночной сырости и навевая прохладу своим длинным покрывалом. Мне вспоминаются стихи Жуковского:

Когда-то я осматривала статую бога Гермеса, сидящего в задумчивой позе. К его обуви прикреплены крылышки. И вот Геспер представляется мне в образе летящего Гермеса: в одной руке он держит на длинном древке горящую звезду — я словно ощущаю рукой и поверхностью лица свет от этой звезды; другую руку он простер над землей, будто желая оградить спящих людей от всяких тревог.

Меня могут спросить, почему я так часто цитирую стихи, когда описываю какой-либо эпизод.

Очень просто, я люблю стихи, в которых описываются картины природы, ибо они дают мне возможность не только в поэтических образах, но и в образах более или менее конкретных представлять такие явления природы, которые я не могу ни видеть, ни слышать. Например, люблю стихи о грозе, а ведь наблюдать грозу я могу только с помощью руки, когда я держу ее на стекле окна или на другом вибрирующем предмете. Если же при этом я буду другой рукой читать стихи о грозе, то получу истинное наслаждение, воображая, что наблюдаю всю роскошную картину грозы.

Много раз я перечитывала «Песнь о Буревестнике» А. М. Горького, и всегда с одинаковым волнением.

Итак, стихи для меня не только музыка слов, но и нечто большее.

Благодаря стихам я многое, чего не вижу и не слышу, нередко представляю, вероятно, не хуже зрячих и слышащих, — переживаю эмоционально то же, что и все другие люди. Таким образом, и различные стихи о ночи способствовали тому, что я имею и конкретное, и отвлеченное поэтическое представление о ночи.

Я не только по-своему представляю ночь, но часто люблю ее покой и тишину, воспринимаю ее весеннее обаяние и красоту.

Не спится мне ночью… Всячески стараюсь заставить себя уснуть, но это мне не удается. Я пробую считать до ста и обратно — не помогает! Я пробую лежать неподвижно и ни о чем не думать… Однако мысли настойчиво лезут в голову, и я думаю… о многом думаю.

Вдруг мне почему-то захотелось представить вращение Земли не только вокруг своей оси, но и вокруг Солнца. Величину земного шара я, конечно, не представляю, так же как не может представить и никто из зрячих людей. Я только знаю, что планета наша велика.