Еще один неприятный сон несколько раз снился мне в детстве, когда я жила с матерью. Этот сон снился мне в двух вариантах. В первом варианте какие-то чужие люди отнимали меня у матери, усаживали в коляску и навсегда куда-то увозили. Я и сейчас ясно помню, как я сидела в коляске, которая быстро катилась по бесконечно длинной улице. Я оглядывалась назад, чтобы увидеть мать или кого-нибудь из знакомых, но ничего не могла различить, ибо вокруг меня клубился густой туман…

Второй вариант был следующего содержания: к нашему двору подъезжала большая повозка, в которую были запряжены четыре лошади. Из повозки вылезали мужчины, одетые во все черное. Они о чём-то очень кричали, насильно хватали мать, бросали ее в повозку и тоже навсегда увозили. Я оставалась одна на улице, силилась разглядеть, в какую сторону уехала повозка, но ничего не могла различить, ибо все, что находилось вокруг меня, заволакивалось сплошным туманом. После смерти матери мне никогда больше не снились подобные сны.

Кроме этих снов мне еще часто снились пожары. Смутно припоминаю и некоторые другие приятные и неприятные сны, но они бывали настолько непонятны, что даже впоследствии я не могла осмысленно и связно пересказать их. Одно могу сказать: не понимая в детстве своих сновидений, я думала, что по ночам со мной происходит многое такое, чего не бывает днем, потому что окружающие люди не должны это знать.

Если мне часто снились пугавшие меня сны, я боялась ложиться спать одна, старалась побольше бодрствовать. Но когда начинали сниться несколько ночей подряд приятные сны, а днём ничего хорошего не случалось, я стремилась поскорее лечь спать чтобы мне спящей было лучше, чем во время бодрствования. Следствием такого поведения было то, что я часто превращала день в ночь, а ночь в день. Днем я крепко спала и не хотела вставать даже тогда, когда меня звали есть. Ночью я бодрствовала, играла куклами, хотела идти гулять, просила есть, хотела купаться и т.д.

В детстве мне казалось, что я понимаю, почему я ложусь спать: с одной стороны, меня непреодолимо клонило ко сну, и я, ощущая это странное состояние, засыпала не только там, где можно было по-настоящему лечь, но даже на руках у матери, на скамеечке просто в том углу, где играла с куклами; с другой стороны, мне хотелось испытать во сне то хорошее, чего не бывало наяву.

Но почему ложились спать другие люди, это было мне менее понятно, и я как-то смутно думала о том, что когда другие ложатся спать то это значит, что они не хотят делать что-либо или прячутся в постель от кого-то. Мои предположения казались мне очевидными тем более, что мне не хотели идти гулять. Мать, пытавшаяся отучить меня бодрствовать по ночам, сердилась, если я ложилась спать до обеда или до ужина, а ночью просила есть. Она не хотела выходить гулять ночью и не позволяла мне шуметь игрушками. Я же по-своему понимала ее поведение. Я думала, что мать по неизвестным мне причинам не хочет кормить меня, водить гулять и т.д., поэтому прячется от меня в постель.

До потери зрения и слуха я, конечно, знала слово посуда, видела посуду, но у меня никогда никто не спрашивал, что такое посуда и какие вещи следует называть посудой, а какие не посудой. Когда же в клинике меня начали обучать грамоте и говорили мне названия окружающих меня обиходных вещей, в том числе и слово посуда, я не сразу поняла, какие именно предметы следует так называть. Не сразу поняла, что посуда — это понятие, обобщающее много предметов: тарелки различной величины, чашки, блюдца, стаканы, сахарницы, кастрюли, супницы, вилки, ложки, ножи и др.

Мне говорили, указывая на глубокую тарелку: «Тарелка — посуда». Указывая на маленькую тарелку, говорили: «Маленькая тарелочка — посуда, чашка — посуда, стакан — посуда, сахарница — посуда» и т.д. и т.д.

То, что глубокая тарелка — посуда, я это быстро поняла. Однако оба слова — тарелка и посуда — я поняла как нечто адекватное и полагала, что оба эти слова нужно применять только к глубокой тарелке и маленькой тарелочке. Вся другая посуда, кроме мелких тарелок и совсем маленьких тарелочек, по форме, по размерам и по назначению абсолютно не была похожа (кроме блюдец) на тарелки. Так, например, чашки различного фасона, стаканы, сахарницы тоже следовало называть посудой. Я уже не говорю о таких предметах, как столовые ложки, вилки, ножи, чайные ложечки. Все это в общей совокупности называлось почему-то посудой, хотя этими предметами только пользовались во время еды, но ничего в них не наливали.

Мне давали задание: «Иди накрывать стол, готовь к обеду посуду». И я выполняла это задание.

На определенных местах я ставила глубокие тарелки, а рядом (с левой стороны) ставила маленькие тарелочки для хлеба. После этого я доставала из ящика буфета другие предметы, которые никак не хотела называть посудой — ложки, вилки, ножи, — и раскладывала их возле каждой глубокой тарелки с правой стороны.

Я знала, что в глубокую тарелку наливают суп, а на маленько тарелочку я сама клала хлеб, беря его из хлебницы, поэтому как глубокая тарелка, так и маленькая тарелочка называются посудой. Но ложки, вилки и ножи не похожи на тарелки. Почему же мне говорят: «Готовь посуду», но не добавляют к этой фразе: «Готовь ложки, вилки и ножи»?

Утром мне говорили: «Иди накрывай стол к чаю». Я расставляла чашки с блюдцами, маленькие тарелочки, клала ложечки. Вяла хлебницу и сахарницу и раскладывала хлеб и сахар на маленькие тарелочки. В 12 часов дня мне говорили, чтобы я накрыта стоп к завтраку. Я ставила большие и мелкие тарелки, раскладывала вилки и ложки.

Делая все это, я внутренне волновалась: боялась забыть о какой-нибудь посуде, т.е. о чьей-нибудь чашке, чайной ложечке, столовой ложке, вилке. Я несколько раз обходила вокруг стола, осматривая все приборы и считая все, что находилось на столе, но к посуде относилось так много различных предметов, что они не сразу усваивались, путались в моем представлении, сливались в какую-то массу, громоздились грудой, которую я мысленно называла посудой. Посуда разделялась на многие отдельные предметы, которые одновременно следовало называть и посудой, и тарелками, чашками, стаканами, блюдцами, ложками, вилками, соками, сахарницами.

Помнится, что однажды я не положила за обедом ложку одному мальчику, а когда об этом сказала дежурная воспитательница, я очень удивилась и поняла это так, что я вообще не положила посуду мальчику.

Я долгое время не понимала того, что сахарницы, супницы, солонки и различные вазы (для фруктов, конфет, печенья) тоже посуда. Вообще я все эти предметы путала: супницы я называла вазами, а вазы — сахарницами. Различные блюда, миски и глубокие тарелки я также путала и иногда бывала в полном отчаянии, не понимая, зачем людям нужно так много предметов, которые не только надо называть одним общим названием посуда, но еще знать и отдельное название каждого предмета.

Некоторое время меня весьма занимал вопрос, следует ли считать посудой такие предметы, как чайник, в котором кипятили воду, маленький чайничек, чайницу, хлебницу, горчичницу и большую эмалированную миску, в которой мы мыли посуду. Или, быть может, эти предметы существуют самостоятельно, не будучи причисляемы ни к посуде, ни к чему-либо другому? Когда же я узнала что существует столовая посуда и кухонная посуда, это внесло ещё большую путаницу в понятие посуда и в конкретные названия предметов, относящихся к посуде.

В самом деле, я имела полное основание не понимать людей, которым понадобилось столько всевозможной посуды, в назначении и названиях которой мне так трудно было разобраться. И тут встал новый вопрос: какую посуду следует считать столовой и какую кухонной? Но это было еще не все!

Необходимо было не только твердо усвоить понятие посуда и конкретные названия столовой и кухонной посуды, но также понять и ясно представить название каждого отдельного предмета, относящегося к посуде.

Я должна была знать, например, что в кофейнике варят кофе, ноне суп, не борщ, не кашу, что все это готовят в кастрюлях. Надо было знать, что сковородка без ручки, хотя и напоминает отдаленно неопытному человеку мисочку или тарелку, но из сковородки не едят суп, а на тарелке не жарят лук, картофель, котлеты, рыбу. Необходимо было усвоить, что чай, в который положен сахар, помешивают чайной ложечкой, а не столовой ложкой, не вилкой, не ножом, ведь вилкой и ножом не едят жидкостей. Поскольку я не видела того, что вокруг меня делалось, многое из того, чему меня учили, не сразу и не легко давалось мне.