Я представляю большой сосновый бор, засыпанный снегом. Там очень красиво, снег лежит на мохнатых и крепких сосновых ветках. Я видела, как елочные игрушки раскрашивают блестками. Мне представляется, что такими же снежными блестками разукрашены сосны и ели в лесу.

Во многих книгах мне приходилось читать о полярных морях, о плавающих по ним айсбергах и о том, что иногда на льдине сотни миль проплывает «косматый пассажир» — медведь.

Мне представлялись холодные глыбы льда — и большие, и маленькие. Никогда они не представлялись мне какой-нибудь правильной формы, скажем в виде куба, параллелепипеда и т.д. Напротив, мне представлялось, что их края неровные, негладкие: с одной стороны льдина может более острым углом выдаваться вперед, тогда как другая ее сторона может быть относительно прямая. Я предполагала, что большая часть плавающих льдин погружена в воду — это нижняя часть, надводная же часть меньше. Верхняя часть айсбергов казалась мне покрытой снегом.

И вот каким-нибудь образом на льдину попадает медведь, а чучело медведя я видела, но это был очень большой медведь, а те медведи, которые сидят на льдинах, кажутся мне меньше… И вот сидит на середине льдины, озирается во все стороны косматый пассажир и уплывает все дальше и дальше. Льдина скользит, раскачиваясь, на ее поверхности плещет вода Северного моря, но это нисколько не беспокоит ко всему привычного медведя.

Такие представления меня когда-то очень привлекали, я жалела о том, что не могу увидеть таких картинок.

Однажды в парфюмерном магазине, когда я выбирала духи, мне показали флакон с одеколоном «Северный». Флакон очень понравился мне: он изображал льдину, на которой примостился северный медвежонок.

Теперь, когда я что-нибудь читаю или разговариваю о полярных странах и морях, мне часто представляется эта стеклянная льдина (флакон) и на ней маленький медвежонок.

В разное время в разных детских книжках я читала описания многих животных, в том числе описание льва. В связи с этим вспоминаю такой случай: нашей маленькой слепоглухонемой девочке Марусе купили для занятий игрушечных животных — льва, свинью, лошадь, корову. Играя с Марусей, я должна была назвать ей этих животных. Я взяла в руки льва и стала припоминать те описания, которые я читала, сравнивая их с этим животным. Внимательно ощупывая игрушку, я обнаружила на ее голове гриву, затем осмотрела ее туловище, морду — мне совершенно ясно представился лев. Я уверенно сказала, обращаясь к воспитательнице:

— Это лев! Вот его грива, вот круглая голова и тупая морда… Остальных животных (свинью, лошадь, корову) я раньше осматривала живыми и потому сразу узнала. Хотя у лошади имелась тоже грива, но длинные ноги и другое строение головы не позволяли спутать ее со львом. Свинью я сразу узнала, как только прикоснулась к ее пятачку. Корову определила по рогам.

О белках я много читала, но еще не осматривала чучела. Между тем, делая различные фигурки из пластилина, я однажды вылепила белку почти натуральной величины. Педагоги сказали, что у меня вышла очень удачная белка, и в награду за это подарили мне чучело белки. Я сравнила это чучело с моей белкой и убедилась, что они очень похожи друг на друга. Только чучело было пушистое, а моя белка гладкая.

Лебедя я тоже никогда не видела, но по описаниям представляла его довольно ясно. Когда мне впервые показали игрушечного лебедя, я легко узнала его по длинной шее и голове.

Описание крокодила я тоже читала, но представить его мне очень трудно. Он представляется мне не в виде какого-нибудь определенного животного или большой рыбы, а чем-то уродливым, бесформенным. Все его туловище состоит из позвонков, спрятанных под твердым панцирем. Представляется, что у него большая голова с широкой пастью, короткие, но сильные лапы, пальцы которых соединены плавательными перепонками. Длинный извивающийся хвост дополняет «красоту» этого чудовища. Крокодил извивается во все стороны, что мешает определить его форму.

Однажды в магазине Мария Николаевна показала мне игрушечного крокодила. Но эта игрушка не дала мне абсолютно никакого представления о крокодиле. Этот крокодил был наряжен в рукавицы, обут и вообще выглядел очень нарядным франтом.

Об эвкалипте и медвежонке. Об эвкалипте я читала во многих книгах, и для того, чтобы представить высоту этого дерева, я сначала представляла какое-нибудь другое знакомое мне дерево, мысленно увеличивая его высоту в пять, 10 и более раз.

Исходя из того что эвкалипты растут в жарких странах, листья представляются мне совсем не такими, как на наших деревьях. Мне кажется, что листья эвкалиптов очень узки и длинны — величиной примерно 10–15 см, жестки и даже покрыты грубоватыми иголочками по краям. Располагаются листья на ветках, как свечи.

Мне даже представляется запах листьев, если их немного помять пальцами; запах этот кажется мне не однородным, а смешанным: к приятному смолистому аромату примешивается легкий запах воска.

Один австралийский профессор из Мельбурна, приезжавший в СССР на Международный физиологический конгресс в 1935 г., желая дать мне представление об австралийских животных, подарил две настольные фигурки — австралийского медвежонка и кенгуру. Профессор сказал, что это особая порода медведей, которые часто забираются на эвкалипты и сидят там в такой позе, как этот настольный медвежонок. Конечно, игрушечный медвежонок был очень далек от натурального медведя; сидел он, кажется, на хвосте, как мы сидим на стульях, а передние лапки сложил на груди. У него задорно торчал носик; задорным носик казался потому, что зверек задирал голову вверх.

И вот в своем представлении я должна была оживить этого плюшевого настольного медвежонка, посадить его на одну из веток эвкалипта и таким образом представить себе, что это настоящий живой австралийский медведь, затем представить гигантское дерево, по стволу которого опускается или поднимается медведь. Приблизительно так я все это и представила. Но в моем представлении австралийский медвежонок отличался от наших северных медведей тем, что был он «вегетарианцем», ибо питался корой и листьями эвкалиптов.

Кстати, когда мне нужно вспомнить слово «вегетарианцы», я сначала представляю различные овощи, начиная от картошки и кончая шпинатом, после чего в моей памяти возникает слово «вегетативный», затем «вегетарианцы».

В одной книге я прочитала слово «мимикрия» и рядом его Объяснение: уподобление окраски животных и насекомых окраске окружающей местности.

С самого начала слово «мимикрия» почему-то напоминало мне большую жирную гусеницу. Почему гусеницу? Некоторое время я была в замешательстве, стараясь отогнать от себя гусеницу. Наконец, вспомнила, в чем тут дело. Однажды на кусте сирени я нашла большую гусеницу и с отвращением отбросила ее в сторону, но кто-то из зрячих поднял ее и рассказал мне, какого она красивого зеленого цвета. Зная, что листья кустов и деревьев тоже зеленые, я мысленно объединила окраску гусеницы и растений (конечно, не представляя этого цвета зрительно).

Спустя некоторое время я как-то забыла слово «мимикрия», но помнила его смысл, одновременно отождествляя его с гусеницей. Я обратилась с вопросом к Лидии Ивановне:

— Вы не помните, какое это слово, что похоже на большую зеленую гусеницу?

Лидия Ивановна подумала, что я шучу.

— Нет, не помню, может быть, по-твоему, оно еще на что-нибудь похоже? Оно еще похоже на местность…

— На какую местность?

— На всякую, где имеются животные и насекомые, — пояснила я.

Целый день бедная Лидия Ивановна ломала себе голову над этим мудреным и похожим то на гусеницу, то на «всякую местность» словом. Так она и ушла с работы домой, ничего подходящего не вспомнив. Я же перестала вспоминать это слово, и вдруг оно само собой всплыло в моей памяти, и притом без назойливого образа жирной гусеницы.