На следующее утро я поспешила умыться и одеться и побежала к садовой калитке встречать Лидию Ивановну. Приветствовали мы друг друга так:

— Лидия Ивановна, мимикрия!

— Оля, мимикрия! — И мы обе засмеялись.

— Я всю ночь не спала, — сказала Лидия Ивановна, — все думала над твоим словом, которое ты превратила в гусеницу. Чем же оно на нее похоже?

— Да я однажды поймала на сирени большую зеленую гусеницу, а листья сирени тоже зеленые, вот вам и связь между мимикрией и зеленой гусеницей…

Был у меня хороший знакомый, научный сотрудник — биолог Узнав, что я прохожу биологию, он часто в шутливой форме экзаменовал меня и, между прочим, несколько раз спрашивал знаю ли я, что такое мимикрия.

Это немножко надоело мне.

— Вы спрашиваете одно и то же. Почему это?

— Не обижайтесь, я спрашиваю потому, что студенты — зрячие и слышащие — никак не могут запомнить это слово.

— А оно им ничего не напоминает? — поинтересовалась я.

— Вероятно, ничего, если они забывают.

— Скажите им от моего имени, что мимикрия похожа на большую зеленую гусеницу, тогда они запомнят, а меня больше не спрашивайте, я знаю не только о мимикрии животных и насекомых но и о духовной мимикрии человека.

Эта духовная мимикрия в моем представлении похожа на Лису Патрикеевну, а также вызывает в памяти рассказ Чехова «Хамелеон».

Однажды в магазине мне дали осмотреть одну скульптуру: у тумбочки с книгами стоял мальчик с круглым личиком и кудрявыми волосами на красивой головке.

— Какой замечательный мальчик! — сказала я, совсем не подозревая, что осматриваю статуэтку трехлетнего Владимира Ильича Ленина.

— Это Ленин трех лет, — сказала мне М.Н.

Я была очень удивлена, ибо привыкла представлять Владимира Ильича только взрослым человеком, с твердыми чертами лица, совершенно гладкой головой и небольшой бородкой. Конечно, я много читала о Владимире Ильиче, а также о его детских и юношеских годах, но представлялся он мне всегда взрослым, серьезным, все время о чем-то думающим.

В моей комнате стоит бюст В. И. Ленина, но, когда я к нему теперь прикасаюсь, я представляю его сначала этим хорошеньким кудрявым мальчиком, который мог порой и пошалить, а потом тихо сидеть где-нибудь в укромном уголке и сосредоточенно думать. Потом уже мне представляется взрослый Владимир Ильич, с серьезными, прищуренными глазами, в которых часто мелькали веселые искорки, а губы при этом раскрывались в веселом, задорном смехе.

Когда я читала «Хлеб» А. Н. Толстого, то наткнулась на следующие строки:

«По коридору к Ивану Горе, звонко в тишине топая каблуками по плитам, шел человек в бекеше и смушковой шапке.

— Я был наверху, товарищ, там сказали — Владимир Ильич прошел вниз, — торопливо проговорил он, подняв к Ивану Горе разгоревшееся от мороза красное лицо с коротким носом и карими веселыми глазами…»

Как только я прочитала эти строки, мне показалось, что рядом со мной товарищ Климент Ефремович Ворошилов. Да, я сразу узнала, что это написано о нем, и очень ясно представила себе, как он идет по длинному коридору в Смольном.

А узнала я потому, что в моей комнате был его барельеф и я сумела ознакомиться с чертами его лица, а о глазах его мне рассказывали зрячие. Когда я осматривала барельеф, мне очень нравились черты лица К. Е. Ворошилова.

«…В часы усталости духа, — когда память оживляет тени прошлого и от них на сердце веет холодом, — когда мысль, как бесстрастное солнце осени, освещает грозный хаос настоящего и зловеще кружится над хаосом дня, бессильная подняться выше, лететь вперед, — в тяжелые часы усталости духа я вызываю перед собой величественный образ Человека».[12]

На моем рабочем столе стоит большой бюст Алексея Максимовича Горького. Часто, прежде чем начать что-нибудь писать, я бережно, как бы к живому, прикасаюсь к скульптуре незабываемого друга. Быть может, бессознательно я прошу у него совета, ищу поддержки… Да, для меня Алексей Максимович жив: черты лица его запечатлены на этом бюсте. Его хорошие, волнующе человеческие, глубоко продуманные и прочувствованные мысли и советы — в письмах ко мне…

В этих нескольких письмах неиссякаемый интеллектуально-целебный родник; из него я черпаю жизненные силы, энергию, бодрость духа и мудрые советы, — их не читаешь, а видишь мыслью.

Мне думается, что каждый из нас должен научиться радоваться большой человеческой радостью не только за себя, за свои успехи, а за всех, за все хорошее, разумное, что творят другие. Такой радостью умел радоваться А. М. Горький, видя, как талантливые, мужественные люди нашей Родины творят чудеса — из хаотической природы создают гармонически стройное, всем нужное благо.

Но кроме больших событий А. М. Горький замечал и многое «маленькое» и тоже радовался. Помню, как глубоко тронула меня его радость по поводу моих незначительных успехов:

«…Я крайне обрадован вашим убеждением в силе разума и вашим решением посвятить себя научной работе. Вы всецело правы, говоря, что разум людей растет для того, чтобы победить „разум природы“…»

За что я люблю Горького? Об этом очень трудно говорить. Не найти достаточно сильных, ярких слов, чтобы передать хоть сколько-нибудь внятно все чувства, ощущения, восторг, внушенные образом этого человека. Горький — воплощение тысячелетних устремлений угнетенных народов к победе разума над враждебной природой, к свободному труду, красивой, здоровой жизни. В душе его было необъятное богатство чувств и мыслей, стройных и певучих, лучезарных и греющих, как солнце.

Мне хочется всем и каждому в отдельности говорить: читайте, изучайте произведения Горького! Из них вы почерпнете лучшие чувства, мысли, жизнедеятельность, которые, быть может, еще дремлют в вашем сознании. Кто хочет быть полноценным строителем социализма, честным и активным творцом советской действительности, тот должен сделать сочинения Горького своими настольными книгами.

Несколько лет тому назад я прочитала все четыре тома «Жизни Клима Самгина». Читала я не сама, а «слушала» дактилологический перевод обыкновенной книги. И хотя на это потребовалось немало времени, я увлекалась книгой от начала до конца. Более того, из «Жизни Клима Самгина» я почерпнула некоторые сведения по психологии и физиологии, узнала жизнь дооктябрьской интеллигенции, революционные события и многое другое, чего мне никто не мог бы так ясно рассказать. Помнится, я тогда сказала: «Читаю не только „Жизнь Клима Самгина“, а несколько книг сразу».

Трилогию «Детство», «В людях» и «Мои университеты» перечитывала несколько раз, благодаря тому что эти книги отпечатаны шрифтом слепых (системой Брайля). Какое разительное впечатление! Мне казалось, что я лично непосредственно наблюдала жизненный путь Алексея Максимовича, видела окружающих его в то время людей.

Я никогда зрительно не видела море, но, читая рассказ «Челкаш», «созерцала» море, «слышала» рокот бьющихся о берега волн. Также никогда не видела чаек, гагар, буревестника, но представляю их по «Песне о Буревестнике».

К числу любимых мною образов Горького следует отнести гордых красавцев-цыган — Радду и Лойко Зобара из рассказа «Макар Чудра».

В поэме «Человек» Горький как будто пытался в поэтическом образе передать нам историческое развитие человечества — от стадии человека-животного к торжеству разумного .существа над вселенной.

Свой очерк мне хочется закончить абзацем из этой же поэмы Алексея Максимовича:

«Идет он (человек), орошая кровью сердца свой трудный, одинокий, гордый путь, и создает из этой жгучей крови — поэзии нетленные цветы; тоскливый крик души своей мятежной он в музыку искусно претворяет, из опыта — науки создает и, каждым шагом украшая жизнь, как солнце землю щедрыми лучами, — он движется все — выше! и — вперед! звездою путеводной для земли…»