Штиль в глазницах; окаменевши, ослепло в них море
И подёрнулось гладью — незрячею, ледяной.
Мрак сгустившимся холодом всякого множит
на ноль…
Губы смертно срослись. Обезличена странною тьмою,
Подпираю какую-то стену усталой спиной,
Штукатурку вслепую до этого тщетно обшарив:
Не сыскалось дверей. О, тоска мне сестры родней!..
Ночь всеядна. Не спрятаться в доме бездверном
от ней!
Зябко кутаю душу лохмотьями дел обветшалых,
Грею углями тлеющей славы минувших дней,
От борьбы укрывая наследьем былого скудным.
Только душам того не надо, счастливым вольными…
Омертвевшее было, жарко течёт по скулам
Море,
в дырах глазниц
заплескавшись солёными волнами…
Шаг от стены — не боюсь, коль внезапно вспомнила.
Шаг в темноту? Рот разверзся раной — ори!
Чрез плечо обернувшися, вижу: неоспорим,
Хлещет свет из распахнутой двери на звук Господнего
Имени, шёпотом мною произнесённого.
Утопая в сиянье, порывом духа спасённого,
В дом гляжу я на голос, зовущий меня изнутри.
