«Ливень — родитель рун…» Ливень — родитель рун На поасфальтовых рожицах. Июнь, передлетье, июнь! Июнить — в кайф, коли можется. Марево меряет тюль На перепрелой улице. Июль, моё небо, июль — Июль, покуда июлится! Тогу август надел — Царскую, алотканую. Осени синь: осиянен предел; Лето, лети, окаянное! Лето, лети, подлатавши крыло! Мучаясь, мчишься по сини… Люто следочки твои замело Рыжее платье осени. Братцу Без намека на моду, вовсе не ей в угоду — ты спрашивал, рада ль была твоему я приходу и Новому году, который тобой откупился, пожалев ерунды. Пред тем, как ответить, я долго глядела в воду. Но дело дудело; желалось словам на свободу… Читаешь глаза мои, словно бы пару писем; как шахматный бог, предугадываешь ходы. И бьюсь я, как блюдце, рентгеновским взглядом братца. Боюсь — извернуться, выкрутиться, отовраться. Чтоб боком не вышло — лишь правду, как перед Богом. Вопросом насквозь — заторможен мой кровоток. «Была ли ты рада, когда я решил рождаться?» Мечтатель — метатель, сестрица — мишень для дартса. «А что с тобой станется, если придётся расстаться?» Зачем вы сплетаетесь, мысли, в один клубок? То жжётесь, как жесть из печи, то подобны вате. Тебе всего шесть. Маме кажется: больше, на вид. Душой не кривить мне — спишь на моей кровати. Ты спишь, потому что поздно: закат кровит. Ты спишь и не знаешь, что я поутру уеду. Ещё до рассвета в родное «не-знаю-куда». А там — целоваться с развратным ворованным небом, Холодным и хрупким, как лёд на груди пруда. Мой милый, мой друже, в разлуку поверишь ты позже. И, чувствую кожею, станешь скучать. Я тоже. Но, честно, вернусь. До небесно-древесной проседи, До первых морозов — да были б они подобрей! Была ли я рада рождённому брату? Боже, Сперва — ни на грамм, как себе. А теперь — до дрожи. И, коли возможно, ты дал бы прожить мне, Господи, ещё хоть немножечко Лёшиных декабрей. Доктор Время Время, ощерившись, взяткой пробилось в лекари: Щедрость-то всякому судну присудит крен, Коль поколенье коллег, притворяющихся калеками, Приподняться не сможет с корёженных ложью колен. Люди, вы только не думайте, будто я лгу! Я поступала честно, учусь на совесть. Время ж недугом согнёт и прямую в дугу, После — залечит, нимало не беспокоясь. Как большинство докторишек в любом кругу — Ада ль, общения ль? — краснодипломанных то есть. Боже, бюджетники! Жабой безбожно задушенным, Чахнуть вам в анатомии; честным к чему изыски? Время — Принц де Коррупцио: куцых прельщает кушем, Райскими кущами или роскошным виски. С кем-то оно посидело удачно за ужином — За ночь заочно закончило Медицинский. Доктор! О док, до которого не достучаться, Не дозвониться, не докричаться по рации — Вы, оперируя, мне невзначай пропороли железу счастья, Жилу железную — лучше бы вам не браться!.. Это у Вам подобных случается часто, Видно, ввиду недостатка квалификации… Вам бы пройти, доктор Время, хотя бы практику — Нет, откупились, одною деньгой единое! Время, Вы ж пляж превратите с картинки в Арктику, Темя и томной тьме сединой наблондинивая! Каждому чёрному оку — седое облако, Белую бровь — с кровью ран, отболевших ранее… Всё ведь Вам, Время, что по лбу, что в лоб, что побоку; Не занемочь бы от Вашенского врачевания! Долго ль стоять на морозе-то? Вены сжалися — Холодом, голодом; ветры нутро мне мнут. Время на правду плюётся и обижается, Шутку за правду заправский суёт баламут: Стрелки часов навострили меткие жальица, Переместились назад; разве мститель сжалится? И ежечасный автобус со мной разъезжается, Двинувшись раньше намеченного парой минут. Погоня Словно вора, волка — сворой горестной, Лай цедя сквозь сито лжетактичности, Обвиненья гнали меня по лесу, По чащобам застращённой личности. Видно, кем-то спьяну напророчена Мне тоска таскаться меж трясинами! Бор издёрган, искорчёван корчами; Силы нет — собраться зверю с силами… Сипло зверю вслед двустволки дулами Взрыкивают, щурясь двоедырьями. Но меня не запугаешь пулями, Не приманишь псевдоперемирьями! Волк бежит, сжимая волю скулами; Плачет пульс: «Не вырони, не вырони…» А борзые — ближе, всё назойливей: Перекрыли тропоньку обратную. Лапы беглеца гудят мозолями — Не свернёшь, сорвавшись на попятную!.. Окружённый — куража лишаешься; Страх корёжит судорогой мускулы… Только ветки, как живые жалюзи, Душу слепят голосами тусклыми. Воют, зло-золу мешая с ласкою, Точно землю мытарь на костре бранит… Счастлив скорой самострел развязкою: Продавай-ка совесть за серебреник! Нет, не надо нам монет, намоленных Честью, за бесценок в рабство брошенной. Скор конец погони скоморошной; Я к нему ль — на лапах измозоленных? Не к нему — но немо в темень памяти За огнём; а истине — служил ли я? Обвиненья, глубоко копаете! Против шерсти рвёте сухожилия! Я петлять — вы петлю враз на шею мне Да на пятки, черти, наступаете! Глохнет топот по гнилой замшелине, Тонет, бедный, в буераках памяти. Исповедью вас едва порадую, Перед сворой на мысочках шастая: Окольцован клеветой-блокадою, Врос я в почву, мшистую, мышастую. Стали лапы древними кореньями, Кровь — смолой, кривые когти — иглами. Языки-то пёсьи — обвиненьями Стан основой в ствол сосновый выгнули. Волчья шкура, сплошь поиздуршлаченной Отвердев корой, чей чёс неровен, Стала — склепом, склянкой бурой крови, Крови, желатином насмерть схваченной. Кто травил с оружьем наготове, — Замерли ордою одураченной. Плеском лес скрипучим их подначивал: «Невиновен, черти! Невиновен…» |
