В уши кручинится жидкая виолончель,

Спит проспиртованный воздух под пульс рябой.

Сердце твердеет околевающей птицей.

Вдох. Выдыхать нельзя: потолок закоптится.

Час — не один: надо мною толпой врачей —

Многоголовое время. Гуд бай, бэд бой?

Звёзды засели в хребте. Хриплый выдох. Боль.

Люминесцентное солнце. В пальцах мороз.

Чьё-то «Борись!..» До бессилия мой Невроз.

Лезвие в плоть. Образа за резьбою риз.

Бриз сновиденческий: брось, не борзей, борись!..

Розовый иней узорами. Стенокартон.

Стенокардия зари за грудиной оконною.

Жизнь — это судно. (Суд, но Страшный — потом.)

Жизнь — это судно. (Бог у руля. Тритон?)

Каждый однажды окажется за бортом;

Я оказалась, устав иссыхать покорною.

Воли хлебнула кривым от внезапности ртом,

Вечность сомкнулась над телом пучиной, дурача… Вой

Мира затих, этой впитан вечностной толщею…

Лишь с корабля мельчающего (утраченный,

Кажется) — голос-фонарь прожигал меня, вкрадчивый,

Солнечно-сочный, глядящий — не тараторящий…

«Что, нахлебалась солено?» — слово то ещё…

«Ладно, не дрейфь, о дрейфующая: поворачиваем!..»

Голос Господень.

О, кислород для тонущей.

Друг, я не знаю, где прячется край земли с

Крайне ему присущими атрибутами.

Друг, я сейчас закончу — прошу, не злись!

Просто, ты знаешь, когда невозможно будто бы

Вспомнить исток (если хочешь, начало) притчи

(Кажется, вакуум занял жилплощадь памяти!) —

Стоит его положить, как любое иное начало,

Словом! Права у пустот-то, как правило, птичьи…

И говорить, словно лидер неведомой партии,

Хоть бы шептать — только так, чтоб душа кричала,

Птицею билась, поймана в горе-силки,

Плакала небом надземным, на волю вечную

                 выменянным…

Друг, я спала, как умеют такие… сякие.

Друг, я проснулась, прорвавшись твоим именем.

Друг, я проснулась — в помятой кровати, в палате

(Истинно белой — светом залеченной памяти).

Друг, я проснулась — больше не быть мне калекой.

Время уходит — постылый, усталый лекарь,

Нам оставляя, расщедрившись, вечность

                 прижизненной…

Волю исполни — нынче же окажись со мной?..

Лидером партии сольной — волю исполни

Ты, фортепьяный уже от неведомой сладости

(Тех, кто не пьёт, до такого дурманит Любовь)…

Небо разверзнет губы — спросонья, бесскорбно,

Высосет сорность былого бессумрачным «Славься!..»

Счастие небесовское.

Мы и Бог.

Белость крыла по щеке. Осень. Оземь. Озимь.

Здравствуй, бескрайность — упавшее набок восемь.

В зимний вечер, ясный, погожий,

Через луг — океан заснеженный! —

Человек колеёю исхоженной

Шёл — истоптанной, поизъезженной.

Впереди-то малёвано мелом —

Эдак на холмы намело…

Цвёл закат целовально-медным,

Время было белым-бело.

Человек дышал тяжкою тишью,

Словно пойманный в цепи нежные;

Вдоль дороги — деревья застывшие

Руки вскинули оцепеневшие…

Солнце в мёрзлых объятиях путалось,

Между пальцев ветвистых буйствуя…

«Сколько ж, — путник глядел, — сколько же тут вас!..»

Да всё дальше — тропиною узкою —

Брёл вслепую — на стынь, горе-зов,

Выдыхая паром усталость…

Ночь стекала на горизонт

С облаков. По нему разрасталась

Чёрным заревом — лесом чернильным

Гематомно томных теней…

Путник плыл: речка-ночь подчинила им

Человека, ничейного в ней.

— «Бедный!.. Бледный!.. Как ты одинок!»

— «Дева! Небо, как ты мила!»

— «О, куда завела тебя воля ног?»

— «О, куда меня ночь завела?»

— «Человек! Чем навет наплетать на рок,

Ты сейчастья вдохнул бы чистого впрок,

Часу, сказочного добела!..»

То пред ним — на дороге дорог

(Где ж вы, свет — неустанные сани?)

Тень — с рябыми, что дикий дрок,

Сребро-блёсткими волосами.

Мол, продрог, дорогой? Продрог,

Ты, бесконный всадник?..

Тень — навстречу. Всё ближе. За

Ейной детской спиной — дальних вотчин

Брезжит быль, вожделенная цель.

Человеку глаза в глаза

Дева — пряно, прямо (по-волчьи!):

Выдыхает путнику в очи

Кутерьму-метель.

В тьму утробную свода — белёсый рой мотылей;

Роем бель-мошкара задурманила трезвую темень…

Чуть вдохнувший той пляски — потерян телом

                    в метели;

Чуть вкусивший — с душою сошёл в карусельный

                      плен.

Надоело — в себе, мол? Вырвись, милок, на деле:

Тело кинь, как надел, как постылый престольный

                     терем…

Востро-выспрен восторг. Воспротивиться странно-лень.

Рой мятущейся бели встревоженно-беспределен,

Неделим, неподделен — как всё, чем взаимно владеем…

В дебрях чуда-сейчастья не тесно ни двум неделям,

Ни распухшей до вечности ноченьке, брезжащей,

                  взбалмошной…

С хороводом хрустальной страсти сливаясь в ветер,

Человек расплясался (оставивши тело в кювете)

Расплясался, плескаясь пургой на потеху ведьме —

Той, какую посмел окликнуть своею барышней…

Той, какая цветёт волосами (о, дикий дрок!),

Деве с детским станом, с устами, к каким прирастали…

Рёв пурги. Звёздный шторм. Беспредельность

               бесовской стаи

Мух белёсых. Сугробы, что мёртвые горностаи,

Кверху спинами спят по брегам дороги дорог.

…

Кровь рассвета разводами стынет на этих спинах:

Верно, солнце, как сердце, некто сжал в кулаке,

Позволяя нектару течь меж невидимых пальцев.

Свод светлеет, рябь наважденья всенощного скинув;

Поле бело: то ширь, не тревожимая никем,

Беспредельно спокойный простор,

               непорочный панцирь.

Тишь да гладь. Глядь сюда — на свежем снегу ни следа.

Он бездейственно девствен, мерцающий,

                   словно слюда.

Ни души. Только дерево новое в стыни купается,

Средь таких же — рученьки вскинувшее навсегда.