7 В уши кручинится жидкая виолончель, Спит проспиртованный воздух под пульс рябой. Сердце твердеет околевающей птицей. Вдох. Выдыхать нельзя: потолок закоптится. Час — не один: надо мною толпой врачей — Многоголовое время. Гуд бай, бэд бой? Звёзды засели в хребте. Хриплый выдох. Боль. Люминесцентное солнце. В пальцах мороз. Чьё-то «Борись!..» До бессилия мой Невроз. Лезвие в плоть. Образа за резьбою риз. Бриз сновиденческий: брось, не борзей, борись!.. Розовый иней узорами. Стенокартон. Стенокардия зари за грудиной оконною. Жизнь — это судно. (Суд, но Страшный — потом.) Жизнь — это судно. (Бог у руля. Тритон?) Каждый однажды окажется за бортом; Я оказалась, устав иссыхать покорною. Воли хлебнула кривым от внезапности ртом, Вечность сомкнулась над телом пучиной, дурача… Вой Мира затих, этой впитан вечностной толщею… Лишь с корабля мельчающего (утраченный, Кажется) — голос-фонарь прожигал меня, вкрадчивый, Солнечно-сочный, глядящий — не тараторящий… «Что, нахлебалась солено?» — слово то ещё… «Ладно, не дрейфь, о дрейфующая: поворачиваем!..» Голос Господень. О, кислород для тонущей. 8 Друг, я не знаю, где прячется край земли с Крайне ему присущими атрибутами. Друг, я сейчас закончу — прошу, не злись! Просто, ты знаешь, когда невозможно будто бы Вспомнить исток (если хочешь, начало) притчи (Кажется, вакуум занял жилплощадь памяти!) — Стоит его положить, как любое иное начало, Словом! Права у пустот-то, как правило, птичьи… И говорить, словно лидер неведомой партии, Хоть бы шептать — только так, чтоб душа кричала, Птицею билась, поймана в горе-силки, Плакала небом надземным, на волю вечную выменянным… Друг, я спала, как умеют такие… сякие. Друг, я проснулась, прорвавшись твоим именем. Друг, я проснулась — в помятой кровати, в палате (Истинно белой — светом залеченной памяти). Друг, я проснулась — больше не быть мне калекой. Время уходит — постылый, усталый лекарь, Нам оставляя, расщедрившись, вечность прижизненной… Волю исполни — нынче же окажись со мной?.. Лидером партии сольной — волю исполни Ты, фортепьяный уже от неведомой сладости (Тех, кто не пьёт, до такого дурманит Любовь)… Небо разверзнет губы — спросонья, бесскорбно, Высосет сорность былого бессумрачным «Славься!..» Счастие небесовское. Мы и Бог. Белость крыла по щеке. Осень. Оземь. Озимь. Здравствуй, бескрайность — упавшее набок восемь. Колдунья
В зимний вечер, ясный, погожий, Через луг — океан заснеженный! — Человек колеёю исхоженной Шёл — истоптанной, поизъезженной. Впереди-то малёвано мелом — Эдак на холмы намело… Цвёл закат целовально-медным, Время было белым-бело. Человек дышал тяжкою тишью, Словно пойманный в цепи нежные; Вдоль дороги — деревья застывшие Руки вскинули оцепеневшие… Солнце в мёрзлых объятиях путалось, Между пальцев ветвистых буйствуя… «Сколько ж, — путник глядел, — сколько же тут вас!..» Да всё дальше — тропиною узкою — Брёл вслепую — на стынь, горе-зов, Выдыхая паром усталость… Ночь стекала на горизонт С облаков. По нему разрасталась Чёрным заревом — лесом чернильным Гематомно томных теней… Путник плыл: речка-ночь подчинила им Человека, ничейного в ней. — «Бедный!.. Бледный!.. Как ты одинок!» — «Дева! Небо, как ты мила!» — «О, куда завела тебя воля ног?» — «О, куда меня ночь завела?» — «Человек! Чем навет наплетать на рок, Ты сейчастья вдохнул бы чистого впрок, Часу, сказочного добела!..» То пред ним — на дороге дорог (Где ж вы, свет — неустанные сани?) Тень — с рябыми, что дикий дрок, Сребро-блёсткими волосами. Мол, продрог, дорогой? Продрог, Ты, бесконный всадник?.. Тень — навстречу. Всё ближе. За Ейной детской спиной — дальних вотчин Брезжит быль, вожделенная цель. Человеку глаза в глаза Дева — пряно, прямо (по-волчьи!): Выдыхает путнику в очи Кутерьму-метель. В тьму утробную свода — белёсый рой мотылей; Роем бель-мошкара задурманила трезвую темень… Чуть вдохнувший той пляски — потерян телом в метели; Чуть вкусивший — с душою сошёл в карусельный плен. Надоело — в себе, мол? Вырвись, милок, на деле: Тело кинь, как надел, как постылый престольный терем… Востро-выспрен восторг. Воспротивиться странно-лень. Рой мятущейся бели встревоженно-беспределен, Неделим, неподделен — как всё, чем взаимно владеем… В дебрях чуда-сейчастья не тесно ни двум неделям, Ни распухшей до вечности ноченьке, брезжащей, взбалмошной… С хороводом хрустальной страсти сливаясь в ветер, Человек расплясался (оставивши тело в кювете) Расплясался, плескаясь пургой на потеху ведьме — Той, какую посмел окликнуть своею барышней… Той, какая цветёт волосами (о, дикий дрок!), Деве с детским станом, с устами, к каким прирастали… Рёв пурги. Звёздный шторм. Беспредельность бесовской стаи Мух белёсых. Сугробы, что мёртвые горностаи, Кверху спинами спят по брегам дороги дорог. … Кровь рассвета разводами стынет на этих спинах: Верно, солнце, как сердце, некто сжал в кулаке, Позволяя нектару течь меж невидимых пальцев. Свод светлеет, рябь наважденья всенощного скинув; Поле бело: то ширь, не тревожимая никем, Беспредельно спокойный простор, непорочный панцирь. Тишь да гладь. Глядь сюда — на свежем снегу ни следа. Он бездейственно девствен, мерцающий, словно слюда. Ни души. Только дерево новое в стыни купается, Средь таких же — рученьки вскинувшее навсегда. |
