5 Ты. Тебя вижу — сонмом спасённых чувств. Ты. И навстречу всеми ветрами мчусь. Всеми силами, всею возможной страстью — Мчусь к тебе. Здравствуй. Видишь меня? Глаза поменяли окрас. Я только дух. Я умею только любовь. Здесь-то с тобой не останусь — поймёт любой; Разве что в вечность мог бы тебя украсть — Только не стану. Захочешь — пойдёшь и так: Лишь отживёшь — и наступит пора для ней. Чуешь меня? Чуешь… чуешь… ломаный такт: Скачет твоё сердечко, да знай сильней, Будто и мыслит о том лишь, как бы ускориться. Полно, живи. Глазами не стекленей. Здравствуй, единственный лик. Здравствуй, искра солнца. Искра солнца в театре томных теней. «Зналось ли мне, что случается в жизни любовь?..» Зналось ли мне, что случается в жизни любовь? Снилось ли мне, что бывает она такою? Что занедужу, неба хлебнув, словно корью, Ей — безнадёжно блаженною, колдовскою, Сущею жаром двух окаянных лбов… Мой — накалён, твой — под стать. Горизонт — в наклонную. Клан полупьяных пополнен столь резво-чинно. Знаю: ты понимаешь меня, влюблённую Бесповоротно, безвременно, неизлечимо. Время умеет, оказывается, сгущаться В солнце, какое по тесному лазу горла Пульсно восходит зенитом из глаз лучиться, Чтобы они светлели, сочась сейчастьем… С пристальным нетерпеньем голодной волчицы — Веришь? — любви ждала я какой угодно, Да настоящей пришлось по силам случиться. «Вы, вероломно в душу, как в монастырь…» Вы, вероломно в душу, как в монастырь, Рвавшиеся вороватыми пилигримами, — В вашу честь полыхают эти мосты, Горем горят, хоть казались встарь — негоримыми. Пламя крылится над спинами их горбатыми, Крылья-то борются с ветром багряными сукнами… Я монастырь — из таких, что рыдают набатами И с трудом становятся неприступными. Я монастырь; душе за прочными стенами (Теми, что кажутся — серой девичьей кожицей) Слаще скукожиться, нежели всуе тревожиться Вами, незваными да разномастно смятенными. Видно мне: заревом рыжим лазурь окровавилась, Огненным крыльям не набушеваться досыта! Гости назойливы — знаю я вашу коварность, Снова полезете самым бесстыдным способом… Ест мне глаза-бойницы кислый дым, Грош полнолуния — плата за домыслы грешные… Рушатся в ров и тонут один за одним Трупы мостов — обескрыленные, обгоревшие. Я окружён им, водами — чинными, чёрными, Непереплывными для пилигримовых полчищ, Девственно гладкими, словно сама исконность. Я — монастырь. Я башнями вышусь точёными В уединении. Что ж ты, душа, лопочешь Горестно — коль одиночеством успокоилась?.. «Бог на ладони моей распахнулся крестом…» Бог на ладони моей распахнулся крестом, Ласково глядя в серую гладь потолка. Сгусток покоя крошечно-золотой — Негой теплыни в заиндевелость кожи. Март — а зима никак не покинет престол: Там, за стеною, пурги неустанный стон Улицы лижет. Знаю наверняка: Вторник сегодня. Разум, о, сердцу вторь!.. Окоченевшая, в людной томлюсь прихожей. Дверь на меня взирала надгробной плитой: Скрипнула — закопошился в желудке такой же Липко-холодный дремавших червей клубок. Ручку рванувши, вхожу. Хладь очков запотела. Жидкую душу в сосуде продрогшего тела — Через порог я решилась, держась за бок. Очередь. Горечь слюны. Не желая полемик, Тихо сижу в хвосте, надломившись в коленях, А на ладони — крестом распахнутый Бог, Капля истомно-горячего эликсира Мудрости, правды, вечности, светлой силы… Бог глядит в потолок, Я же — в Господа сиро Вгрызлась взором трясинным — крепко, спесиво… Взором вцепилась в Спасителя. Save my soul!.. — Девушка! Очередь ваша! — Уже? Спасибо. Вставши, ползу к окошку побитой псиной С Боженькой, сжатым истово в кулаке. Месит, свистя, массу мыслей мастак-муссон: Там, в голове, не смолкает метели стон… Господи, кем становлюсь я, родимый? Кем?.. Отче наш, иже еси на небеси, Силы дай мне вконец не лишиться сил. Отче наш, да святится имя твоё… Жар в кулаке — знак того, что я не одна. Хлеб наш насущный дай нам днесь — как дана Спесь — приклонившись, в квадратный глянуть проём Окна — Чуя под сердцем зуд нетерпения, зуд… Бог в кулаке — сгустком нежности. Добр он к нам, Точно привыкший к тому, что его — сдают. Отче, долги земные прости, словно встарь, — Да до того, как я окажусь должна… Не серебром тридцатка, за грамм — косарь: В наши дни такова распятью цена. Крест мой на вид — сантиметра два в высоту; Грамма на три потянет — считай, повезло! Иль залатать долговые дыры в быту, Иль даже к маме (денька на четыре) — в село, Иль, может, плюнуть — да закрутить сабантуй, С другами скинувшись на незабвенный пир… Господи, кто ж там гудит во мне: «Эх, не болтай — бунтуй!..» Господи, укрепи. Нет мне свечения сочно-спокойных лампад. Это ломбард. Отче наш, да не введи нас во искушение… Отче наш, да избави нас от лукавого… — Девушка! Что вы хотели? — о, это уже не я. — Девушка, мы закрываемся! — это карма. Улица. Мутью, никак, настоналась метель. Странно светло — захлебнуться в будничном гаме. Суетный город на головы зданий надел Небо моё — обессиленное, обессиненное. Крест в кулаке. Залежавшийся снег под ногами. Господи, ты со мною, со мной… Спасибо. |
