На самом деле Цзинь Лян вовсе не был таким уж убежденным сторонником выезда за границу. Тогда я еще не мог понять его предложения. С приходом к власти Дуань Цижуя, когда шум и крики по поводу возврата к прежнему достигли накала, Цзинь Лян просил передать мне послание, где уже не упоминал о ненужности всего и отказе от "Льготных условий" и императорского титула. Он лишь советовал мне не пренебрегать возможностью вернуть императорский титул, если только таковая существует. Одновременно он писал Чжан Цзолиню: ""Льготные условия" затрагивают честь государства, по своей значимости они приравнены к государственному договору, поэтому их нельзя так легко изменять". Другим он объяснял, что и раньше вовсе не предлагал отказываться от императорского титула; просто за титул мне не следовало бороться самому, и только. Его разъяснения не нашли у моего отца ни понимания, ни извинения. Я же отнесся к ним равнодушно.

Прогнав Цзинь Ляна, отец начал всячески ограждать меня от постороннего влияния. Всякий раз, когда ему казалось, что ко мне пришел ненадежный человек, он либо просто преграждал ему путь, либо при нашем разговоре стоял рядом и прислушивался. Поэтому другой сторонник моего отъезда — Ло Чжэньюй — просто не имел возможности поговорить со мной. Лишь против Джонстона отец не осмеливался использовать власть "его высочества". Однако ему помогли солдаты у ворот, не впустившие Джонстона в резиденцию. Отец и на этот раз одержал победу над сторонниками поездки за океан.

Две последовательно одержанные победы радовали группировку моего отца недолго. Сначала такая блокада вызвала у меня протест. И хотя я еще неясно представлял себе свое будущее за пределами Северной резиденции, я твердо знал, что должен во что бы то ни стало оставить это место. Я не мог выбраться из большого Запретного города, а теперь влез в маленький, где к тому же было и небезопасно.

Позже я выразил отцу свое недовольство по поводу предпринятой им блокады: меня возмущало его постоянное присутствие при моих встречах с людьми, вызывали протест препятствия, которые он чинил тем, кого я хотел видеть. Отец уступил, и ситуация вновь изменилась — появились новые провожатые с самыми блестящими идеями. В это же время образовалась новая группа сторонников моего отъезда. Пришел и мой старый друг доктор Ху Ши.

Незадолго до этого я прочел в газете открытое письмо Ху Ши, адресованное Ван Чжэнтину, где он обрушил свой гнев на национальную армию и выражал сожаление по поводу вооруженного метода изменения "Льготных условий". И хотя Чэнь Баошэнь по-прежнему презирал Ху Ши, Чжэн Сяосюй уже с ним подружился. Некоторые приверженцы монархии тоже считали, что, в конце концов, он лучше, чем партия Гоминьдан и национальная армия. Ху Ши без всяких преград пришел ко мне в Северную резиденцию. Я встретил его и после приветствия с одобрением и похвалой отозвался о его статье в газете. Он снова накинулся на национальную армию, говоря:

— В Европе и Америке называют подобное поведение восточным варварством!

Ху Ши пришел в этот раз не только просто навестить меня, он решил проявить обо мне заботу и поинтересовался моими дальнейшими планами. Я выложил все: что князья и сановники действуют с целью восстановить прежнее положение, что меня это нисколько не интересует и я хочу лишь быть независимым и получить нужные знания.

— У вашего величества есть большая устремленность! — похвалил он. — В прошлый раз, возвратившись из дворца, я так и сказал своим друзьям, что ваше величество имеет высокие устремления.

— Я думаю выехать за границу учиться, но это очень трудно сделать.

— И трудно, и не очень трудно. Если в Англию, то господин Джонстон смог бы что-нибудь для вас сделать. Если же в Америку, тоже не так трудно найти помощника.

— Князья и сановники не пускают меня, особенно мой отец.

— В прошлый раз во дворце ваше величество тоже так говорили. Я думаю, что все же надо действовать решительно.

— Власти республики могут меня не выпустить.

— Все можно сделать. Важно, чтобы ваше величество сами решились!

Чисто интуитивно я не доверял Ху Ши, но его слова в какой-то степени меня воодушевили. Из разговора с ним я понял, что мое намерение выехать за границу обязательно встретит у многих сочувствие. Поэтому князья и чиновники, выступавшие против моего отъезда, стали вызывать у меня отвращение.

Я понимал, что все ратовавшие за восстановление прежнего режима поступали так с единственной целью сохранить свои собственные титулы и должности. Одежду и пищу им и их родным давал не император, а "Льготные условия". Сохранятся "Льготные условия" — и Шао Ин не потеряет свою должность главного хранителя ключей и печати Департамента двора, Жун Юань сможет продолжать закладывать и распродавать дворцовое имущество, а резиденция великого князя Чуня — ежегодно получать по счету 42 480 лянов серебра на расходы. Будет республиканское правительство затягивать выплату денег или нет, Департамент двора так или иначе получит свое сполна! Кроме этих людей, различные приспешники непрерывно подавали рапорты, докладные записки: у каждого из них были свои мелкие расчеты. Прихлебатель моего шестого дядюшки Цзай Сюня, по имени У Сибао, предложил великий план реорганизации. Не успел он его выдвинуть, как стал с обидой говорить, что давно предлагал пригласить юристов различных стран и подготовить закон против действий республики, нарушающих принятые соглашения и договоры. Он утверждал, что такая неразбериха и бессилие в протестах проистекают только потому, что в свое время к его предложениям никто не прислушался. Тот же У Сибао предложил пять грандиозных планов, связанных с применением закона и участием юристов. Причина подобного рвения заключалась в том, что сам он являлся юристом. Был еще маньчжур по имени До Цзи, являвшийся номинально помощником начальника отдела Департамента двора. Он был твердо убежден в том, что ни в коем случае нельзя отказываться от императорского титула. Более того, когда у меня появится сын, его следует величать Сюаньтун II. До Цзи предлагал заменить всех окружающих меня людей маньчжурами. Вероятно, он рассчитывал, что его сын станет До Цзи II и унаследует титул помощника начальника отдела.

После встречи с Ху Ши ко мне пришел Джонстон и передал от Чжан Цзолиня добрые пожелания. Мне показалось, что Ху Ши был прав: вопрос о выезде за границу вряд ли бы встретил возражение со стороны властей. Вместе с Джонстоном мы обсуждали вопрос о подготовке к отъезду, а Чжан Цзолинь предложил мне переехать на Северо-Восток. Это предложение мне понравилось. Поселиться на Северо-Востоке, а там в любое время можно будет уехать за границу. Не успел я принять решение, как возникли новые затруднения.

После того как у ворот резиденции были сняты часовые национальной армии, атмосфера политической жизни изменилась настолько, что я уже осмеливался в интервью с корреспондентами осуждать действия национальной армии. И вдруг однажды передо мной появился Чжэн Сяосюй. Он спросил меня, читал ли я газету.

— Читал, ничего особенного там нет!

— Ваше величество, почитайте газету "Шуньтянь шибао".

Он вынул газету и указал на заголовок статьи "Песня о самоуправлении народа в устах участников движения красных".

В этой статье говорилось, что приходом войск Фэн Юйсяна в Пекин воспользовались красные и в городе появились десятки тысяч листовок с призывами: "Долой правительство! Требуем настоящее самоуправление. Долой законы! Даешь свободу!" Раньше от Чжэн Сяосюя, Чэнь Баошэня и Джонстона я часто слышал, а также читал в газете "Шуньтянь шибао" о том, что, мол, коммунисты и есть экстремисты, красные и радикализм — это потоп, обобществление имущества и жен, что войска Фэн Юйсяна связаны с красными радикалами, и другие небылицы. По словам Чжэн Сяосюя, теперь должно было начаться светопреставление и нет никакого сомнения в том, что красные убьют меня.

Пока я после слов Чжэн Сяосюя пребывал в полной растерянности, появился озабоченный чем-то Ло Чжэньюй. Я всегда серьезно относился к известиям, которые Ло Чжэньюй узнавал у японцев. На этот же раз он сообщил, что, по полученному японцами донесению, Фэн Юйсян и радикалы что-то готовят против меня.