28 ноября солдаты у ворот были сняты, и Фэн Юйсян телеграммой заявил о своей отставке. Северная резиденция от имени Департамента двора обратилась со следующим официальным письмом к Министерству внутренних дел республики:

"…Согласно основным положениям уголовного кодекса, все кто прибегает к силе, вынуждая других совершить проступки, могут быть обвинены в применении насилия; согласно гражданскому кодексу, все, что получено путем вымогательства, не имеет действительной силы. Мы хотим этим письмом довести до вашего сведения, что цинский двор не может признать действительными пять пересмотренных статей, предложенных временным правительством…"

Вместе с этим были направлены официальные письма посланникам иностранных держав с апелляцией о поддержке. Северная резиденция отказалась также признать образованный еще при временном правительстве Комитет по реорганизации цинского двора, хотя представитель цинского двора уже несколько раз принимал участие в его заседаниях.

В тот же день меня посетил корреспондент издававшейся японцами газеты "Шуньтянь шибао". Я дал ему интервью, которое явилось полной противоположностью тому, что я говорил в день выезда из дворца: "Разумеется, я без особой радости подписал документ, который меня вынудили подписать солдаты национальной армии, лицемерно выступающие от имени народа".

Газета "Шуньтянь шибао" была ежедневной коммерческой газетой, контролируемой японской дипломатической миссией. И, говоря о горячих симпатиях, которые в те дни проявляли ко мне японцы, нельзя не упомянуть и о ней. Газета не действовала, как полковник Такэмото, втайне от всех. Пользуясь особыми полномочиями, она выступала открыто, распуская самые невероятные слухи. Например, на следующий день после моего приезда в Северную резиденцию в ней один за другим были опубликованы целые обзоры о безграничном "сочувствии императорскому двору" и столь же безграничной "ненависти к временному правительству и национальной армии". Используя в изобилии такие слова, как "притеснение двора", "бедственное положение", а также такие сравнения, как "гора Тайшань придавила яйцо", "вдовы и сирота", "бандиты-похитители", газета сочиняла и усиленно раздувала истории о "массовых самоубийствах маньчжуров, волнениях среди монголов и тибетцев" и т. д. Печатались даже такие небылицы, будто "такая-то наложница пожертвовала жизнью в знак преданности династии Цин", "наложница Шу отрезала себе палец и кровью написала, что хочет собственным телом охранять ворота дворца", и "наложница Шу распустила волосы, сплела их с колесами, чтобы остановить колесницу". Другие иностранные газеты тоже публиковали подобные материалы, однако угнаться за "Шуньтянь шибао" им было явно не под силу.

У людей, находившихся в Северной резиденции, была общая радость, но отсутствовала единая точка зрения. Позднее Цзинь Лян писал в своем "Дневнике переворота":

"Войдя в столицу, Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь отнеслись к нам очень дружественно, однако их дружба была лишь на словах. Все были введены в заблуждение, поверив, что возвращение во дворец неизбежно, и когда этого не произошло, начались разные толки. Одни говорили, что мне не следовало разрешать менять ни одного слова в "Льготных условиях"; другие считали, что император должен вернуться во дворец с восстановленным титулом; третьи — что ему нужно изменить свой титул на "уединившийся император"; четвертые предлагали сократить ежегодные ассигнования, сохранив, однако, иностранные гарантии; пятые — переехать в загородный летний дворец Ихэюань; шестые — купить дом в восточной части города. Но поскольку реальная власть находилась в руках других людей, все эти планы оставались лишь пустой мечтой".

Вихрь событий 5 ноября 1924 года выхватил меня из Запретного города и бросил на распутье. Передо мной было три пути: первый диктовался новыми "Льготными условиями" и заключался в утрате императорского титула и прежних почестей. Я мог стать обыкновенным человеком, обладающим огромными богатствами и земельными владениями. Второй путь требовал заручиться поддержкой сочувствующих, аннулировать новые "Льготные условия" национальной армии и возвратиться к старым временам Юань Шикая, то есть вернуть себе титул и дворец. Третий путь был самым долгим и извилистым. Он вел за океан, а затем возвращался к Запретному городу, который тогда должен был стать таким Запретным городом, каким он был до Синьхайской революции. В те времена это называлось "планировать реставрацию в расчете на внешние силы".

Я находился на распутье, окруженный разными людьми и слушая их бесконечные споры. О первом пути не могло быть и речи, а в выборе двух других возникли разногласия. Даже у единомышленников имелись свои конкретные предложения и подробные планы действий. Каждый высказывал мне собственные идеи, предлагая себя в провожатые.

Когда я только что появился в Северной резиденции, центральным вопросом был вопрос о безопасности моего местопребывания. Спорили без конца о том, оставаться ли мне в Северной резиденции или искать способ выскользнуть и укрыться в Посольском квартале. Ранее я уже упоминал, что за это высказывался Чжэн Сяосюй, находившийся в изоляции, и Джонстон, не выражавший своего мнения открыто. Противоположной точки зрения придерживались князья и императорские наставники во главе с моим отцом. Спор закончился поражением Чжэн Сяосюя. После того как были отменены ограничения на право входа в резиденцию, вновь возник вопрос о возможном выезде за границу и о восстановлении "Льготных условий". За "медленный выезд были Цзинь Лян и Ло Чжэньюй (Джонстон по-прежнему не высказывал своего мнения), против выступали мои наставники во главе с отцом. Их стрелы, направленные в передовой авангард — в Цзинь Ляна, достигли цели. Но это была лишь кажущаяся победа. Наконец Чжэн Сяосюй, Ло Чжэньюй и Джонстон объединились и заставили Чэнь Баошэня пойти на уступки. Когда же снова встал вопрос, опасно ли мое местонахождение и необходимо ли сначала укрыться в Посольском квартале, князья и сановники вынуждены были отступить.

Последние, возглавляемые моим отцом, всем сердцем мечтали о восстановлении прежнего порядка и боролись за возвращение императорского титула и дворца, которых лишила меня национальная армия. Они затаили к ней ненависть и надеялись на мое терпение, считая, что дома я еще смогу стать императором; во всяком случае, для них мой императорский титул продолжал существовать. Стоило господству национальной армии пошатнуться (Чжан Цзолинь и Фэн Юйсян не поладили между собой, иностранные посланники отказались от приглашения на банкет), как сановники и князья вновь обрели надежду. С одной стороны, они уговаривали меня спокойно ждать благоприятных сведений, а с другой — вели беспощадную атаку на всех, кто предлагал уехать за границу или оставить Северную резиденцию. В первом столкновении они добились победы, сделав так, что я не смог отправиться в Посольский квартал; во второй раз они заставили в панике отступить Цзинь Ляна. Последний явился ко мне, как только были ослаблены ограничения на вход в резиденцию. Он предложил объявить всем, что я от всего отказываюсь и требую предоставления полной свободы, о которой давно мечтаю. Цзинь Лян хотел, чтобы я отказался от своего императорского титула и от "Льготных условий" и использовал свои деньги на организацию библиотек и школ, дабы завоевать сердца людей и опровергнуть общественное мнение. Одновременно мне следовало возложить внутренние дела на верных и преданных людей и выехать за границу учиться. У меня большое будущее, повторял Цзинь Лян, мне нужно трудиться, ожидая свою судьбу, уготованную Небом, ибо настанет день, когда я смогу вернуться на родину. Чем быть пока ненастоящим императором, считал он, лучше все оставить и не терять надежду стать подлинным императором в будущем. Эти его высказывания меня тронули; отец же, узнав о них, назвал Цзинь Ляна сумасшедшим и велел ему больше не появляться.