Вскоре из императорской больницы был уволен врач по имени Фань Имэй. Этот факт послужил поводом к взрыву. Доктор Фань был одним из тех, кто лечил Дуань Кан. Случившееся в общем меня никак не касалось, но до моего слуха снова дошли слова возмущения поведением Дуань Кан. Чэнь Баошэнь заметил: "Всего лишь наложница, а ее самоуправство начинает переходить границы". Главный евнух Чжан Сяньхэ — тот самый, что донес о покупке формы и заморских чулок, — также выражал свое недовольство: "Разве не становится владыка десяти тысяч лет вторым Гуансюем? Ведь все, что касается императорской больницы, тоже должно решаться владыкой десяти тысяч лет! Даже ваш раб не может этого перенести". Я вспыхнул, все во мне закипело от злобы, и, разъяренный, я бросился во дворец Юнхэгун. Увидев Дуань Кан, я закричал:

— Почему ты уволила Фань Имэя? Не слишком ли много ты берешь на себя? Император я или нет? Кто здесь распоряжается? Твое самоуправство переходит всякие границы!..

И, не дожидаясь, что ответит побелевшая от злости Дуань Кан, выбежал из зала. Когда я возвратился во дворец Юйцингун, наставники стали наперебой хвалить меня.

Разгневанная Дуань Кан не послала за мной, а велела позвать отца и князей. Она рыдала, кричала, просила у них совета, однако никто не осмеливался что-нибудь советовать. Узнав об этом, я позвал их к себе и сказал:

— Кто она такая? Всего лишь наложница. Никогда еще в истории нашей династии император не называл наложницу матерью! Должна быть разница между первой и второй женами императора или нет? Если нет, почему мой брат Пу Цзе не называет вторую жену отца матерью? Почему же я должен так называть и слушаться ее?

Князья выслушали мою тираду, но ничего не сказали.

Наложница Цзин И была с Дуань Кан не в ладах. Как-то она предупредила меня: "Говорят, госпожу и бабушку хотят пригласить во дворец. Император, будьте осторожны!" [35]

Действительно, мои бабушка и мать были вызваны во дворец. Если Дуань Кан ничего не могла сделать с князьями, то на мать и особенно бабушку ее крик возымел действие. В конце концов они, став на колени, умоляли Дуань Кан смилостивить свой гнев, обещая уговорить меня извиниться. Прибыв во дворец Юнхэгун, я увидел бабушку и мать. Из главного зала еще доносился крик императрицы, и я хотел было снова ринуться туда, но слезы и мольбы бабушки и матери сдержали меня. Я пообещал им извиниться.

Подойдя к Дуань Кан и даже не взглянув на нее, я поклонился, невнятно пробормотал что-то вроде: "Августейшая матушка, я виноват", — и удалился.

Дуань Кан успокоилась и перестала рыдать. Через два дня я узнал о том, что мать наложила на себя руки.

Рассказывали, что с детства на мою мать никто никогда не кричал. Она была очень самолюбива, и этот удар был для нее слишком жестоким. Вернувшись из дворца, она приняла опиум. После этого Дуань Кан резко изменила ко мне отношение. Она не только перестала поучать меня, а, наоборот, стала необычайно сговорчивой. Жизнь вошла в прежнюю колею, между мной и наложницами восстановились нормальные отношения, но все было достигнуто ценой гибели моей матери.

Когда мне исполнилось шесть лет, императрица Лун Юй выбрала для меня учителей-наставников, а астрологи — благоприятный и счастливый день для начала занятий. Утром 18-го числа седьмого месяца третьего года правления императора Сюаньтуна я начал учиться.

Мой класс сначала находился в парке Чжуннаньхай, а затем был переведен в Запретный город, во дворец Юйцингун — место, где в детстве занимался император Гуансюй, а еще раньше спал сын императора Цяньлуна (позднее император Цзяцин). Дворец Юйцингун с маленьким двориком не отличался большими размерами. Тесно зажатый двумя рядами низеньких служебных помещений, он был внутри разделен на множество маленьких пустовавших комнат, и только в западной его стороне находились две сравнительно большие комнаты, предназначенные для занятий.

Они были обставлены проще, чем другие комнаты дворца: под южным окном стоял длинный стол, на котором лежали коробки из-под шляп, стояли вазы для цветов и т. п.; около западной стены размещался кан. На нем я и начал свои занятия, а партой мне служил низенький столик. В глаза бросались громадные часы, висевшие на северной стене. Диаметр их циферблата достигал двух метров, а стрелки были длиннее руки.

И хотя часы дворца Юйцингун были устрашающе огромны, у человека, который жил в нем, не было представления о времени. Достаточно посмотреть книги, которые я читал, чтобы в этом убедиться. Главными моими учебниками были "Тринадцать классиков". Дополнительным материалом служили своды семейных укладов и описание подвигов предков, а также история основания Цинской династии и т. п. С четырнадцати лет я стал изучать английский язык. Кроме "Учебника английского языка", я прочел всего лишь две книги — "Алису в Стране чудес" и перевод "Четверокнижия" на английский язык. Были также занятия по маньчжурскому языку, однако не успел я выучить буквы, как занятия прекратились в связи со смертью моего учителя И Кэтана. Короче говоря, я не изучал ни арифметики, ни тем более физики и химии. Про свою родину я читал только в книге о "реставрации Тунчжи и Гуансюя", а о загранице знал лишь по удивительному путешествию, которое совершил вместе с Алисой. О Вашингтоне, Наполеоне, изобретении паровой машины Уаттом, Ньютоне вообще ничего не слышал. Познания мои в области космоса ограничивались тем, что "первозданный хаос сотворил две формы, две формы сотворили четыре символа, четыре символа сотворили восемь триграмм". Не будь у наставника желания просто поболтать со мной в свободное время, не начни я читать беллетристику, я бы и не знал, в какой части Китая расположен Пекин и что рис, оказывается, растет на полях. Когда разговор касался истории, никто из наставников не желал развенчивать легенду о фее с горы Чанбайшань. А когда речь заходила об экономике, никто даже не упоминал, сколько стоит цзинь риса. Поэтому я долго верил, что мои предки родились оттого, что фея съела красный плод и что перед каждым человеком во время еды стоит стол, полный яств.

Я прочел немало древних книг и должен был бы иметь определенные знания, однако в действительности их не было. Сначала я учился без всякого старания и, постоянно ссылаясь на нездоровье, не ходил на занятия. Когда же мне просто очень не хотелось заниматься, я просил евнухов передать наставникам, что они могут денек отдохнуть. К десяти годам я проявлял значительно больше интереса к огромному кипарису, который рос за дворцом Юйцингун, чем к книгам, изучавшимся во дворце. Летом по кипарису не переставая сновали муравьи. Они вызывали у меня большое любопытство, и я часто сидел около дерева на корточках, наблюдая за их жизнью, кормил их крошками, помогал перетаскивать корм, зачастую забыв о собственной еде. Затем я вдруг заинтересовался сверчками и дождевыми червями и велел принести множество древних фарфоровых чашек и чанов, чтобы держать их там. Интерес к чтению книг у меня ослаб, и когда я доходил до скучных, сухих и неинтересных мест, я только и мечтал о том, чтобы выбежать во двор и навестить моих "друзей".

В десять с лишним лет я стал постепенно понимать необходимость учения. Меня интересовало, как стать "хорошим императором", почему император есть император и какие существуют непреложные истины, объясняющие это положение. Меня больше интересовало содержание книг, а не их литературная форма. Содержание, как правило, говорило о правах императора и очень мало о его обязанностях. Правда, один мудрец однажды сказал: "Народ всего важнее, божества земли и злаков следуют далее, а монарх им уступает"; "Если монарх рассматривает своих подданных как траву, то народ будет видеть в монархе своего врага" и т. п. Однако куда больше предостережений высказывалось в адрес чиновников и простых людей. Например, "правитель должен быть правителем, подчиненный — подчиненным, отец — отцом, сын — сыном". В первом моем учебнике, "Сяо цзине", устанавливался моральный закон, гласивший: "Начинай со служения родителям, а кончай служением монарху". Все эти ласкавшие слух изречения я слышал из уст наставников еще до того, как стал их изучать. Они рассказывали мне значительно больше, чем было в книгах, и не случайно именно эти рассказы оставили в моей душе более глубокий след, чем собственно древняя литература.