С начала 1933 года, после выхода из Лиги Наций, Япония начала еше более открыто увеличивать свою армию и расширять подготовку к войне. Особенно усилились ее приготовления к захвату всей территории Китая и укрепление тыла. Накануне событий 7 июля 1937 года на Севере Китая Япония непрерывно пускала в ход оружие и провоцировала различного рода инциденты. Нанкинское гоминьдановское правительство раз за разом шло на уступки. Оно подписало соглашение "Хэ Ин-цин-Умэдзу", по которому расширялось право контроля Японии над Северным Китаем, договор "Цинь — Доихара" (тайный договор Цинь Дэчуня с Доихарой) и ряд других и признало существование и деятельность марионеточных организаций, таких как "Автономное правительство по защите от коммунистов Восточной части провинции Хэбэй", "Автономное правительство Внутренней Монголии" и т. д. Гоминьдановское правительство вновь и вновь заверяло Японию в том, что "не только не предпримет действий, причиняющих ей вред, но что у него совершенно нет причин быть настроенным против Японии". Народу объявили декрет "О доброжелательном отношении к приказам дружественной державы", по которому строго наказывались люди, оказывающие сопротивление Японии. Таким образом, могущество Японии в Центральном Китае сильно укрепилось. Каждому было очевидно, что в определенный момент пять провинций полностью капитулируют. Как я уже писал в начале, это было время, когда приверженцы реставрации во Внутреннем Китае и Маньчжурии жаждали применить свои силы; время, когда я в третий раз "взошел на престол" и не помнил себя от радости. Однако японцы, протягивая лапы к Внутреннему Китаю, не забывали шаг за шагом принимать экстренные меры внутри Маньчжоу-Го, и все эти меры в конце концов свалились на мою "императорскую" голову. Следует сказать, что в процессе превращения Северо-Востока в колонию предатели получили немало выгод. Так, например, во время превращения Маньчжоу-Го в монархию сторонники реставрации получили не только моральное удовлетворение, но и значительно обогатились. Все крупные предатели, начиная с Чжэн Сяосюя, получили большую сумму "наград за заслуги по созданию государства" — от 50 тысяч до 600 тысяч юаней. Общая сумма этих наград составила 8600 тысяч юаней. В дальнейшем каждый раз во время больших грабительских мероприятий (например, во время сборов продовольственного налога зерном, "сбора средств в пользу государства") выдавались награды всем, начиная с премьера и кончая участковыми и квартальными. Не буду подробно рассказывать о японских политических мероприятиях, скажу только о крушении моих иллюзий, касающихся реставрации дела предков, и о том страхе, в котором я пребывал. Казалось, я должен был бы понять всю ложность своего положения, поскольку командование Квантунской армии официально заявило, что восстановление монархического режима вовсе не означает реставрации Цинской династии; оно не разрешило мне во время торжественной церемонии надеть императорское одеяние, а при назначении премьер-министра совершенно не посчиталось с моим мнением. Но я был слишком опьянен, чтобы трезво оценить все происходившее. Я начал понимать всю призрачность своих иллюзий в связи с "делом Лин Шэна".

Лин Шэн — сын Гуй Фу, который в конце Цинской династии являлся монгольским дутуном (военным губернатором Внутренней Монголии). Раньше он был советником в штабе Чжан Цзолиня по обеспечению безопасности трех восточных провинций и советником при канцелярии губернатора Внутренней Монголии. Он был одним из делегатов, по собственному желанию посетивших меня в Люйшуне и по этой причине включенный в число "заслуженных чиновников". Затем он занимал пост губернатора маньчжоугоской провинции Синань. Весной 1936 года он был внезапно арестован Квантунской армией. Причиной ареста, по объяснению представителя Квантунской армии Ёсиоки — "атташе при императорском дворе", — было то, что он якобы выступал против Маньчжоу-Го и оказывал сопротивление японцам. По сведениям же, полученным Тун Цзисюнем, Лин Шэн на последнем объединенном заседании губернаторов выразил недовольство тем, что слова Квантунской армии расходятся с делами, ибо в Люйшуне он собственными ушами слышал от Итагаки, что Япония признает Маньчжоу-Го как независимое государство. Теперь же фактически во все вмешивается Квантунская армия. У себя в провинции Синань он не имеет никакой власти, все решают японцы. Когда после этого совещания Лин Шэн вернулся в Синань, его сразу же арестовали. Узнав об этом, я очень разволновался, тем более что только полгода назад мы стали родственниками. Моя четвертая сестра была помолвлена с его сыном. Некоторое время я колебался, не просить ли мне за него перед Квантунской армией. В это время ко мне пришел новый командующий Квантунской армией Уэда Кинкичи, который исполнял также обязанности четвертого по счету японского посла в Маньчжоу-Го. Он сказал:

— Совсем недавно раскрыто одно преступление. Ваше величество знает преступника. Это губернатор Синаньской провинции Лин Шэн. Он был в сговоре с иностранными державами, замышлял измену, выступал против Японии. Военный суд уже расследовал его действия, направленные против Маньчжоу-Го и Японии, и приговорил его к смертной казни.

— К смертной казни? — испуганно спросил я.

— Да. К смертной казни. — Он кивнул переводчику, чтобы тот еще раз повторил его слова и чтобы я точно понял их смысл. Затем продолжал, обращаясь ко мне: — Нужно казнить одного, чтобы припугнуть остальных!

После его ухода Ёсиока сказал мне, что надо сразу же расторгнуть брачный договор его сына с моей сестрой. Я выполнил это требование.

Лин Шэн был обезглавлен, а вместе с ним казнили еще нескольких его родственников. Он был первым из крупных чиновников, казненных яронцами, который был мне лично знаком и к тому же совсем недавно стал моим родственником. Судя по его поведению во время помолвки, Лин Шэн преклонялся передо мной и был самым преданным мне человеком. Квантунская армия, однако, судила о человеке только по его отношению к Японии. Безусловно, точно такой же меркой они мерили и меня. Я почувствовал страх, ибо понял коварный смысл слов Уэды: "Казнить одного, чтобы припугнуть остальных".

Эти события напомнили мне недавний эпизод. В конце 1935 года некоторые сторонники реставрации, в том числе Жэнь Цзуань (последователь Кан Ювэя), мой бывший секретарь У Тяньпэй и другие, часто ездили по делам реставрации из Центрального Китая на Северо-Восток и обратно, и это вызвало подозрение у японцев. В связи с этим Квантунская армия устроила проверку и мне. События с Лин Шэном напомнили, что с японцами нужно держать ухо востро.

Что им нравится? Я невольно вспомнил о человеке, судьба которого так резко отличалась от судьбы Лин Шэна. Этим человеком был Чжан Цзинхуэй. То, что он заслужил одобрение японцев и сменил Чжэн Сяосюя, произошло не случайно. Почему поведение этого премьер-министра, бывшего разбойника, одобряла Япония, можно понять по его высказываниям, неоднократно использовавшимся японцами. Однажды на заседании Государственного совета начальник главной канцелярии говорил, что японцы и маньчжуры единодушны в своих мнениях о том, что японцы выкачивают из Северо-Востока материальные ресурсы. В конце своего выступления он попросил сказать несколько слов премьер-министра Чжан Цзинхуэя. Тот заявил:

— Я человек неграмотный и могу сказать попросту: Япония и Маньчжурия — это две стрекозы, связанные одной бечевкой.

Затем "эти две стрекозы, связанные одной бечевкой", получили одобрение японцев и стали угрозой для других маньчжоугоских чиновников. В то время, когда японцы на Северо-Востоке осуществляли политику "перемещения населения" и на Государственном совете надо было принять новый проект закона, по которому устанавливалось, что в виде компенсации за землю будет выплачиваться 1/4 или 1/5 ее стоимости, то сначала некоторые министры, являющиеся крупными землевладельцами, как, например, Хань Юньцзе, высказались против, не желая нести убытки и боясь народного бунта. В это время опять заговорил Чжан Цзинхуэй: