Чтобы иметь представление о размерах причиненного пожаром убытка, стоит рассказать о том, что было сделано с кучей мусора, оставшегося после пожара и его "тушения". В то время я подыскивал место для строительства теннисного корта. В теннис меня научил играть Джонстон, утверждавший, что вся английская знать играет в эту игру. Пожар как раз и сделал такую площадку. Я приказал Департаменту двора быстро расчистить ее. В кучах золы нельзя было найти оставшейся картины, древнего фарфора, однако расплавленного золота, серебра, меди, олова осталось немало. Департамент двора пригласил представителей всех ювелирных магазинов Пекина, и один из этих магазинов за 500 тысяч юаней купил право на вывоз этой золы, из которой впоследствии было получено свыше 17 тысяч лянов золота. Остатки золы Департамент двора велел собрать в льняные мешки и раздать своим служащим. Позднее один чиновник рассказывал мне, что его дядя преподнес ламаистскому монастырю Юнхэгун и храму Болиньсы по два золотых алтаря, имевших в диаметре и в высоте около одного чи, они были сделаны из металла, сохранившегося в этих мешках с золой.

Истинную причину пожара, как и реальный ущерб от него, выяснить не удалось. Я подозревал, что был совершен поджог. Через несколько дней в одном из помещений Восточного двора, около палаты Янсиньдянь, загорелось окно. К счастью, пожар был обнаружен сразу и смоченный керосином комок ваты не успел разгореться. Мои подозрения усилились. Я решил, что существуют люди, которые не только устраивают пожары, чтобы скрыть свои преступления, но и замышляют убить меня.

Кражи и поджоги были реальностью, и мои наставники не скрывали их от меня. Что же касается предполагаемого моего убийства, то, возможно, это явилось просто результатом большого нервного перенапряжения. Стала проявляться моя чрезмерная подозрительность. По законам цинского двора ежедневно император, как бы он ни спешил, должен был прочесть страницу из "Наставлений предков" (они весь год лежали в спальне императора). Тогда я особенно восхищался "Предписаниями, эдиктами и декретами императора Юнчжэна". Императоры Юнчжэн и Канси советовали своим потомкам никому не доверять, особенно евнухам.

Я решил действовать согласно советам Юнчжэна и путем расследования выяснить дело, применяя два способа: один — опрашивать молодых евнухов, находившихся возле меня, второй — самому подслушивать разговоры евнухов. Однажды под окном дома, где жили евнухи, я услышал, как они сплетничали обо мне, сетуя, что характер мой день ото дня портится. Подслушанный разговор вызвал у меня еще большую подозрительность. В тот вечер, когда в дворцовом кабинете Тяньичжай возник пожар, я снова отправился подслушивать под окно и неожиданно услышал, что теперь евнухи утверждали, будто поджог устроил я сам. Мне стало ясно, что на них уже положиться нельзя и что если я первый не приму мер, позднее не оберешься хлопот.

Во дворце только что было совершено новое злодеяние. Один из евнухов по доносу был наказан главноуправляющим за какой-то проступок. Однажды утром, воспользовавшись тем, что доносчик еще спал, евнух проник к нему в комнату, насыпал в глаза негашеную известь, а затем исполосовал лицо ножом. Покушавшийся был вскоре пойман, а пострадавший доставлен в больницу. Я вспомнил, что многие евнухи страдали от моих побоев; не нападут ли они на меня? Постоянно думая об этом, я боялся даже заснуть. Начиная с комнаты рядом с моей спальней вплоть до выхода из дворца — всюду дежурили евнухи, постелив для сна на пол циновки. Если кто-нибудь из них таил на меня злобу и хотел свести со мной счеты, то сделать это было проще простого. Для охраны я решил выбрать самого надежного человека. После долгих раздумий мой выбор остановился на Вань Жун. Я велел ей всю ночь охранять меня и будить, как только послышатся какие-либо шорохи. На всякий случай я приготовил палку, положив ее рядом с кроватью. Несколько ночей подряд Вань Жун не спала, и я понял, что метод этот не из лучших. Чтобы покончить с возникшей проблемой, я в конце концов решил распустить всех евнухов за ненадобностью.

Я знал, что это вызовет бурю. Однако предварительно нужно было обработать отца. Составив план действий, я отправился к нему. Оказавшись внезапно в положении, когда нельзя было посоветоваться ни с Департаментом двора, ни с наставниками, он затруднялся что-либо сказать и стал заикаться еще больше, чем обычно. Чтобы отговорить меня, отец с большим трудом привел некоторые маловразумительные доводы вроде того, что мои предки всегда имели евнухов, что, прослужив столько лет, евнухи не могут совершить предательства и т. п. В конце он сказал:

— Об этом нужно не… не спеша подумать. Пусть ваше величество сейчас возвращается во дворец, а дня через два…

— Если вы не согласитесь, я больше не вернусь во дворец! — твердил я одну и ту же фразу, не слушая его.

Увидев, что я настроен решительно, он в растерянности не знал, как ему быть. Почесывая то затылок, то подбородок, он ходил кругами по комнате, пока не задел рукавом бутылку лимонада, стоявшую на столе. Она упала на пол и разбилась вдребезги. Глядя на его беспомощный вид, я не мог удержаться от улыбки. Раскрыв какую-то книгу на столе, я "углубился" в чтение, давая понять, что твердо решил не покидать это место.

Отец сдался. Было решено, что кроме тех евнухов, которые не могут оставить императорских наложниц, все остальные будут распущены.

Мои действия по роспуску евнухов были с воодушевлением встречены и одобрены общественностью. В соответствии с указаниями Джонстона для подтверждения своей решимости улучшить правление свой следующий удар я направил по Департаменту двора. Мой друг, бывший чиновник этого Департамента, рассказывал, как маньчжуры, испытывавшие отвращение к знаниям и учению, смотрели на продажность и коррупцию как на занятие, которому можно было предаваться чуть ли не с позволения императора.

Этот почтенный господин в юности подвергался оскорблениям и издевательствам только за то, что хотел учиться и углублять свои знания. Его до глубины души возмущали те люди в Департаменте двора, которые не желали учиться. Мое же недовольство Департаментом, захваченным почти сплошь семьями и родственниками трех наиболее привилегированных маньчжурских знамен, было вызвано не столько невежеством его служащих, сколько их пресыщенностью и злоупотреблениями.

Приведу лишь два примера. Первый пример — баснословные расходы. Даже если бы все четыре миллиона юаней выплачивались по "Льготным условиям" полностью, Департамент двора все равно не смог бы ими покрыть все свои расходы. В тринадцатый год республики, когда меня уже не было во дворце, Комитет по восстановлению цинского двора на страницах пекинской газеты "Цзин бао" предал гласности тот факт, что полученная Департаментом двора сумма за заклад золотых, серебряных и антикварных вещей превысила пять миллионов юаней; причем в тот же год вся она была израсходована без остатка. По словам моего друга, ежегодные расходы Департамента двора составляли около трех миллионов шестисот тысяч юаней, что примерно совпадает с данными, опубликованными в газете.

Второй пример связан с закладом вещей. Тут руку приложил мой тесть — Жун Юань. Свои подписи под соглашением от 31 мая тринадцатого года республики поставили члены Департамента двора Шао Ин, Ци Лин, Жун Юань и директор Пекинского банка соляной промышленности Юэ Цяньчжай. В течение одного года были заложены золотые часы, золотые папки, драгоценности и прочие золотые вещи на сумму восемьсот тысяч юаней при одном проценте месячных. В соглашении устанавливалось, что залогом за четыреста тысяч юаней служили шестнадцать золотых часов (общий вес — 111,439 ляна); залогом же за другие четыреста тысяч были десять золотых украшений императриц, тринадцать золотых папок, а также драгоценные ларцы, золотые пагоды, тарелки, чайники и т. п. (общим весом 10,969 ляна) и тридцать шесть предметов из низкопробного золота (общим весом 883 ляна). Кроме этого, сюда еще входило 1952 жемчужины с инкрустациями, 184 драгоценных камня и 45 чаш из агата и т. п. Фактически для залога за вторые четыреста тысяч юаней достаточно было драгоценных украшений и золотых папок. Все же остальное фактически было отдано бесплатно. Подобные заклады и "реализации" происходили несколько раз в год, особенно в канун Нового года и больших праздников, когда требовались большие расходы. В газетах в этих случаях каждый раз появлялись сообщения и обязательные опровержения или разъяснения на этот счет, сделанные Департаментом двора. Так было и в только что описанном случае заклада вещей. Департамент двора и лично Жун Юань заявили, что продаются только ненужные вещи и среди них, конечно, нет фамильных драгоценностей Цы Си. До того как я покинул дворец, у меня не было подробных доказательств продажности и злоупотреблений Департамента двора, но цифры говорили мне об одном: ежегодные расходы последнего уже превысили максимальные затраты, существовавшие при императрице Цы Си. Департамент двора в соответствии с моим указом об упорядочении финансовой системы дворца представил документ под названием "Сравнение расходов в седьмой год правления Сюаньтуна с последними тремя годами". По представленным материалам, исключая жалованье князьям и сановникам, которое в счет не шло, расходы Департамента двора в четвертый год республики составили два миллиона шестьсот сорок тысяч лянов, а в восьмой, девятый и десятый годы соответственно два миллиона триста восемьдесят тысяч, один миллион восемьсот девяносто тысяч и один миллион семьсот десять тысяч лянов. При императрице Цы Си первоначально расходы Департамента двора не превышали трехсот тысяч лянов в год и лишь ко времени празднования ее семидесятилетия увеличились до семисот тысяч лянов. Не умей я считать, и то такая сумма вызвала бы удивление. Мое внимание привлекали и газеты, в которых приводились случаи морального падения семей маньчжурской знати и сановников, живших в бедности и лишениях. Многих из них потом находили мертвыми у городских ворот, а княжны и знатные дамы становились проститутками. Между тем служащие Департамента двора открывали антикварные магазины, меняльные лавки, ломбарды, мебельные фабрики и другие крупные торговые предприятия. И мои наставники, в свое время помогавшие Департаменту двора бороться против того, чтобы я покупал автомобиль и устанавливал телефон, теперь воспринимали все его деяния без добрых чувств. Незадолго до своей смерти наставник И Кэтань обвинил Чэнь Баошэня в том, что последний скрывал от меня злоупотребления Департамента двора; он заявил, что Чэнь Баошэнь "виновен в обмане монарха" и не достоин быть старшим наставником. О Джонстоне нечего было и говорить. В его представлении Департамент двора был подлинным кровопийцей. Его отношение к Департаменту двора способствовало моей решимости реорганизовать его.