Помимо светских феодалов, Дмитрий Шемяка должен был считаться и с феодалами духовными. Церковь представляла собой крупную социально-экономическую, политическую и идеологическую силу. И не случайно Дмитрий Шемяка постарался опереться на нее в то время, когда против него стало нарастать движение московских бояр и детей боярских. Этим и объясняется созыв Дмитрием Шемякой осенью 1446 г. в Москве совещания из представителей высшего духовенства по вопросу о дальнейшей судьбе великого князя Василия II. В Ермолинской летописи так говорится об этом совещании: «Князь Дмитреи, видя себя отвсюду обидима и от всех наругаема и поносима, зане неправедне вьзем великое княжение и великого осподаря израдив на крестном целовании, и прииде во умиление, созвав епископы и анхимандриты со всее земьли и честныя игумены…»[2340]. Приведенный текст весьма тенденциозен и не может рассматриваться как доброкачественный исторический источник. Дмитрий Шемяка рисуется раскаявшимся грешником, оказавшимся в изоляции и переживавшим трагедию одиночества, которая досталась ему в удел как возмездие за все совершенные им преступления. В действительности созыв совещания представителей высшей церковной иерархии был актом политическим. Устраивая это совещание, Дмитрий Шемяка хотел укрепить свое положение на великокняжеском столе, добившись поддержки со стороны влиятельных князей церкви. И это ему удалось сделать.
Выше не раз уже говорилось о том, что феодальная церковь на Руси была силой, активно содействовавшей государственной централизации на основе укрепления крепостнических отношений. И в рассматриваемой сейчас ситуации церковные иерархи стремились сплотить господствующий класс, найдя соответствующую форму политических взаимоотношений между борющимися за власть князьями. Такая форма была найдена. Василия II было решено освободить из заточения. В сентябре 1446 г. Дмитрий Шемяка взял с него присяжную запись («…укрепи великого князя крестными грамотами») и передал ему «в вотчину» Вологду — город, сравнительно удаленный от Москвы. Летописи говорят, что Шемяка устроил в честь Василия II большой пир, на котором присутствовали видные представители высшей церковной иерархии и крупной светской феодальной знати и рядовые служилые люди («бяху же ту и вси епископи земли Русскиа, и бояре мнози и дети боярскые»). Описанное летописями торжество имело политический смысл. Это было нечто вроде феодального съезда. После длительной феодальной войны устанавливался как будто устойчивый политический порядок. «Крестное целование» Василия II Дмитрию Юрьевичу Шемяке было закреплено в присутствии влиятельных князей церкви, бояр, детей боярских «проклятыми грамотами» (т. е. клятвой в верности за поручительством епископов)[2341].
* * *
С освобождением Василия II из заключения, т. е. с сентября 1446 г., можно говорить о существенном переломе, происшедшем в положении Дмитрия Шемяки. Он стал лишаться поддержки тех различных общественных слоев, на которые опирался раньше. Резиденция Василия II — Вологда сделалась тем местом, куда съезжались сторонники Василия II, а число их все увеличивалось. В Ермолинской летописи говорится: «…и поидоша к нему [Василию II] множество людей со всех стран, князи, и бояре, и дети боярьские, и молодые люди, кто ему служывал и пакы кто не служивал, вси иже зряще нань, плакахуся такова велика государя, честна и славна по многим землям, видяше в толице беде суще». В этом летописном сообщении явно идеализируется личность Василия II — человека довольно бесцветного и ничтожного как правитель, не пользовавшегося ни популярностью среди широких масс населения, ни авторитетом в феодальных кругах. Очевидно, не сожаление о плачевной судьбе великого князя привлекало к нему новых сторонников, а что-то другое. Людской же наплыв в Вологду был действительно весьма значителен. Обращаясь от витиеватого рассказа Ермолинской летописи к лаконичным известиям летописи Типографской, мы и из последней узнаем, что к Василию II «бояре его, наехавше, и вси людие»[2342].
Объяснение тому обстоятельству, что широкие массы феодалов стали покидать Дмитрия Шемяку и переходить на сторону Василия II, надо искать в экономическом положении страны и в социальных взаимоотношениях в ней, сложившихся к рассматриваемому времени.
Длительная междоусобная война и политика галицких князей, содействовавшая государственной децентрализации, привели к хозяйственному упадку Северо-Восточной Руси, особенно ее центральных областей, к ухудшению положения широких народных масс, крестьян и горожан. Были расстроены финансы. По взятии Москвы в феврале 1446 г. Шемяка со своими приспешниками растратили государственную казну. В дальнейшем, не имея денежных средств и в то же время испытывая в них нужду, правительство Дмитрия Шемяки стало на путь выпуска серебряной монеты пониженного веса. Н. Д. Мец рассмотрела в своем интересном исследовании о монетной системе Московского княжества в 1425–1462 гг. известия новгородских летописей о социальных волнениях в Новгороде в конце 1446 г., вызванных тем, что стала выпускаться монета пониженного веса и выделанная из неполноценного металла. При этом она пришла к выводу, что подобные же волнения происходили и в Москве[2343].
Усиливалось налоговое обложение, вызывавшее побеги крестьян и запустение сел и деревень. Так, в жалованной грамоте Василия II митрополиту Ионе, выданной не ранее 1448 г., говорится, что принадлежащие ему восемь сел в Юрьевском уезде «опустели от татар да от потугов не по силе». Вследствие этого крестьяне указанных сел «разошлись по иным местом, а живущих деи людей осталося мало»[2344].
В другой своей работе я пытался показать, что в период феодальной войны усилился массовый расхват феодалами черных крестьянских земель. Это была острая борьба среди представителей господствующего класса за землю и феодальную ренту. В связи с этим обострялись классовые противоречия. Усиливались «разбои» и «татьба» как формы их проявления.
В народе сохранилось воспоминание о тяжелых для населения судебных порядках, установившихся при Шемяке (взяточничество, вымогательство, притеснения судьями населения). Конечно, такие порядки не представляли собой чего-либо характерного для политики, проводившейся именно Шемякой. И при других князьях судьи не отличались особенным нелицеприятием. Но, очевидно, с вокняжением Дмитрия Шемяки в Москве, в условиях общей хозяйственной разрухи и государственной децентрализации, усилился и судебный произвол. До нас дошел интересный литературный памятник — Повесть о Шемякином суде. Судились два брата земледельца — богатый и убогий. Желая задобрить судью, бедняк при допросе по каждому делу показывал судье камень, завернутый в платок, а судья думал, что убогий сулит ему золото, и поэтому постарался решить дело так, чтобы удовлетворить обвиняемого.
Перед нами демократическая сатира на феодальное судопроизводство, причем ряд исследователей считали прототипом судьи Шемяки галицкого князя Дмитрия Юрьевича Шемяку. С пересмотром этой традиционной точки зрения выступил недавно И. П. Лапицкий, который датирует разбираемую повесть 60-ми годами XVII в. и видит в ней сатиру на приказно-воеводский суд этого времени. Что касается имени Шемяки, то И. П. Лапицкий считает, что это одно из имен, весьма распространенных в XVII в., не имеющих никакого отношения к галицкому князю XV в. Дмитрию Юрьевичу[2345]. Свою точку зрения И. П. Лапицкий доказывает путем анализа юридических и бытовых терминов, имеющихся в Повести о Шемякином суде, а также выражаемых ими правовых институтов, которые якобы ведут нас к XVII в. Доводы И. П. Лапицкого мало убедительны. В документах XV в. фигурируют упоминаемые в Повести термины, а в судебной практике встречаются соответствующие им понятия. Это можно утверждать в отношении анализируемых И. П. Лапицким слов: «земледелец»[2346], «пристав», «езд»[2347], «приказ»[2348], «истец», «ответчик»[2349], письменная «челобитная» («жалобница»)[2350] и т. д.
