Особое внимание в Тверском сборнике при описании бесчинств, учиненных ордынскими военными отрядами, обращено на уничтожение монастырей и церквей («…окаянии сироядци…монастыри и святыа церкви все то огневи предаша…»). Имеются также данные о резне стариков и малолетних и уводе в плен трудоспособной молодежи («а люди старыа и суща младенци иссекоша, а молодиа в полон поведоша»).
Так огнем и мечом прошлись завоеватели, оставив позади себя пылающие города и села, землю, усеянную трупами, немногих уцелевших мирных жителей, скитавшихся по лесам. Об этом ярко и образно рассказал автор повести, имеющейся в составе Тверского сборника. Если его анализ событий 1408 г. страдает известной односторонностью, то его конкретные зарисовки запоминаются и во многом говорят сами за себя, оставляя впечатление страшного погрома, произведенного Ордой.
В противоположность Тверскому сборнику повесть о разорении Русской земли во время похода Едигея, включенная в Симеоновскую летопись и Рогожский летописец[2163], интересна попыткой глубоко осмыслить в свете международной обстановки того времени все, что обрушилось на русских людей в 1408 г. Эта повесть отличается острой публицистичностью, эмоциональностью и обличительным тоном в отношении русских князей и прежде всего московского великого князя Василия Дмитриевича. Его политика представляется автору неправильной, хотя он относится с уважением к княжескому сану, является поборником сильной княжеской власти и действия князя, которым не сочувствует, объясняет влиянием неопытных советников. Осуждение Василия I (суровое по существу, но облеченное в корректную форму назидания не слушаться плохих советов) производится, на мой взгляд, с позиций той части феодалов, которая выдвигала перед Русью задачи внешней политики по возможности мирной, но предусмотрительной, отвечающей общенациональным интересам, сводящейся к мероприятиям, обеспечивающим целость русских земель от татарских нападений и поползновений Литвы и не допускающей в этом отношении компромиссов, сделок с ордынскими ханами и польско-литовскими панами. Подобная политика, согласно взглядам автора повести, связана с потребностями объединения Руси. Но это политическое единство мыслится в несколько консервативной форме союза русских княжеств под главенством великого князя владимирского.
В указанной повести о нашествии Едигея, которая помещена в Симеоновской летописи и Рогожском летописце, дается прежде всего анализ политики Золотой орды в отношении Руси и высказываются некоторые соображения о внешнеполитическом курсе, которого должны в свою очередь держаться русские князья, имея дело с ордынскими ханами. Интересно и то, что в повести разбираются и оцениваются различные взгляды на желательный характер русско-ордынских взаимоотношений, высказывавшиеся разными группами русских феодалов.
В повести настойчиво проводится мысль о том, что, как показал опыт истории, нельзя доверять мирным предложениям татаро-монгольских ханов. Они не бывают искренни: «…изначала безаконии измаилтяне лукавен мир счиниша с русскими князми нашими…» Оказывая русским князьям почести, преподнося им дары, уверяя их в своем намерении поддерживать с ними постоянный мир, ордынские правители тем самым пытаются замаскировать свои враждебные Руси замыслы. «Никогда же бо истинну глаголють к Христианом», но «лестно и злоковарно честьми окладають князей наших и дары украшають, и тем злохитрьство свое потаають, и мир глубок обещавають имети с князми нашими…»
В качестве одного из методов политики Золотой орды повесть отмечает стремление посеять рознь среди русских князей, ослабить этим Русь и усилиться за ее счет. «…И таковым пронырьством ближняа от любве разлучають, и усобную рать межи нас съставляють, и в той разности нашей сами в тайне покрадають нас…»
Автор повести подчеркивает, что укрепление политического могущества Руси особенно побуждало Орду к враждебным действиям против нее. Поэтому, внешне сохраняя с русскими князьями мирные отношения, татаро-монгольские правители готовились при удобном случае нанести ей удар в спину. «…Завистию поджигаеми бывахуть, не трпяхуть зрети исполнениа земля Русскиа и благовременьства христианьска, многажды покушашеся приити разорите таковыа красоты величества и славу отторгнута христоименитых людей, того ради с князми нашими лукавен мир съставиша».
На основе анализа методов ордынской политики автор рассматриваемой повести делает вывод: русским князьям, имея дело с татаро-монгольскими ханами, необходимо быть особенно осторожными и бдительными. Враг готов использовать любой промах, например ненужную доверчивость, и, улучив наиболее подходящий момент, причинить вред Руси. «Безаконии бо агаряне волчески всегда подкрадают нас, злохитрено мируют с нами, да неколи князи наши, надеющися целыя любви от них, бестражии будуть, да они губительно время обретше, место злаго желанна получать».
Нельзя, мне кажется, не отметить, что в изучаемой повести о нашествии Едигея мы находим довольно вдумчивый и верный разбор русско-ордынских отношений. Он основан на обобщении большого исторического опыта и содержит ряд практических советов русским князьям, как поступать, чтобы не быть застигнутыми врасплох татарами. Рассуждения автора исходят из мысли о том, что Орда еще сильна, что не следует недооценивать ее опасности для Руси, что надо быть все время на страже. В то же время автор чувствует возрастающую силу Руси, и именно боязнью этого роста объясняет все те коварные замыслы и хитрости, на которые идут ордынские правители, чтобы помешать дальнейшему усилению русских земель. Русским князьям надо быть не только воинами, защищающими свое отечество в открытом бою, но и дипломатами, достаточно умными, чтобы не доверять врагу, и достаточно тонкими, чтобы разгадать его намерения и не дать им осуществиться.
С точки зрения высказанных им положений о методах ордынской политики и дипломатии, автор разбираемой повести подходит к оценке нашествия Едигея. Последний в своих сношениях с великим московским князем Василием I применял испытанный прием ордынских ханов — «злохитреную любовь», т. е., питая к московскому князю вражду, внешне воздавал ему все почести, обменивался с ним послами, соблюдал все правила дипломатического этикета и как будто поддерживал с Русью прочный мир. «…И честью высокою обложи его и дары многыми почиташе и, и под всеми еще сими и сына его собе именоваше любимаго, и некая много обещавая ему, и бывающая от Василиа послы с честию отпущаше, и мир глубоко злохитро поставляше к Васильеви».
Взаимоотношения Орды и Руси выступают в этом описании не в форме взаимоотношений государства-завоевателя к государству побежденному, а в форме союзно-договорных связей между двумя самостоятельными политическими образованиями, главенствующую роль среди которых, правда, занимает еще Орда (отсюда квалификация Едигеем Василия I как «сына»). Очевидно, к подобной международной системе стремилась Русь после Куликовской битвы, и этот политический идеал временами, казалось, был близок к осуществлению. Автор изучаемой повести о походе Едигея предупреждает русских князей, что нельзя принимать за чистую монету уверения со стороны татарских ханов в том, что они желают поддерживать такого рода систему русско-ордынских отношений. Нашествие Едигея — это серьезное предупреждение правителям русских земель, своеобразный урок бдительности.
Ордынский вопрос автор разбираемого варианта повести о Едигее решает в связи с вопросом литовским. Он останавливается на осложнениях, которые были у Василия I с литовским великим князем Витовтом в первом десятилетии XV в., и указывает, что этими осложнениями пытался воспользоваться Едигей для того, чтобы столкнуть между собой Русь и Литву («поостри их») и обескровить обе страны. Обещая военную помощь Василию I и в то же время уверяя в своем дружелюбии Витовта, Едигей рассчитывал, что из войны друг с другом оба выйдут истощенными, а если дело до войны и не дойдет, то уже подготовка к ней дорого обойдется и русскому и литовскому народам. «И тако съплетаа», Едигей «вражду положи межи има (Василием I и Витовтом), сетно помышляа, да они рать счинивше, воя си погубять, аще ли не ключится брань межи има, да поне збираючися и воюючися и разно расходячеся, всяко трудни будуть».
