В ранних летописных памятниках (в Ермолинской, Львовской, Симеоновской летописях) Куликовская битва описана кратко, но эта краткость создает впечатление большой выразительности. Сражение продолжалось с 6 до 9 часов и было трудным и кровопролитным («и бысть сеча велика, и брань крепка, и трус велик зело… и прольяся кровь, яко дождевная туча…»). Потери с обеих сторон были очень велики («паде множество трупу обоих»). В конечном итоге в результате большого напряжения победу одержали русские полки. Татары обратились в бегство («тако въскоре побегоша погании, а хрестьяне погониша въслед их, бьюще, и гониша, биюще»). Преследуя противника до его «станов» у реки Мечи, русские воины захватили много неприятельского имущества («и взяша все богатство их и стада»). Много ордынцев при этом было перебито («избиша их многое множество»), часть их утонула («а инии истопоша»). Но погибло и большое число русских людей («тогда же руси множество бе избито»). Битвы, подобной Куликовской, на Руси еще не было («яко не бывала от начала бо князем русским»)[1920]. В этом описании, несмотря на его известную трафаретность (объясняющуюся употреблением распространенных в литературе приемов воинских повестей), бросаются в глаза два момента. Во-первых, широко применяемые безличные обороты отвечают пронизывающей текст идее: победа достигнута всем русским воинством (а это объективно не может означать иное, чем широкими народными массами). Второй существенный момент, отличающий данный вариант повести, — это его светский характер. Религиозные мотивы здесь присутствуют в той мере, в какой они вообще составляют необходимый элемент средневекового мировоззрения. Так, в повести помещен короткий рассказ о чудесном видении, предшествующем победе русских над ордынцами (ангелы и «святые мученики» помогают «хрестьяном» избивать «поганых»). Но не религиозные мотивы определяют основное идейное содержание рассказа, а мысль о трудности той борьбы, в которой приняло участие «множество бесчислено воев», вложивших в нее чисто человеческие усилия.
При переработке этой ранней летописной версии деятельность русского воинства все более персонифицируется в образах тех, кто стоял во главе его (великого князя Дмитрия Ивановича, князя Владимира Андреевича). При этом усиливается религиозный аспект повествования. Так, по рассказу Новгородской первой летописи, князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, «изрядив полки противу поганых половець и возрев на небо умилныма очима, въздохнув из глубины сердца, рекоста слово псаломъское: «Братие, бог нам прибежище и сила»»! Затем неприятельские полки сошлись, и после долгой «брани» бог устрашил «невидемою силою» «сыны агаряны» (т. е. татар), которые были «погнани», «от крестиян»[1921]. Изложение здесь так же кратко, как и в Ермолинской и других сходных с ней летописях. Мы не видим тут нового фактического материала. Совпадают с текстом Ермолинской и других летописей даже многие литературные обороты. Но не совпадают идеи. По Ермолинской летописи, сражаются воины, а ангелы, являющиеся им в видении, лишь свидетельствуют, что небесные силы поддерживают правое дело, осуществляемое человеческим трудом и кровью. В Новгородской первой летописи воинов не видно, за них действуют князья на земле и ангелы на небе.
Другая линия переделки первоначального текста заключалась в гиперболизации ряда эпизодов сражения при сохранении в рассказе общего тона воинской повести. Такая линия отражена в Устюжском летописце. «И ступишася руския полки с погаными на Непрядве реце у Дону, и бысть им сеча велика. По удолиям кровь течаше, а трупа человечья никако же может конь скочити. Великия силы наступили на руския полки на 90-те верстах (по Ермолинской летописи — на 13 верстах), а трупа человечья паде на четыредесяте верстах»[1922].
В Новгородской четвертой, Воскресенской, Типографской летописях преобладает религиозная интерпретация событий Куликовской битвы и «княжеский» аспект в их трактовке. Хотя в этом варианте повести и выступают «русские сыны» как участники сражения на Куликовом поле, но основным героем является великий московский князь Дмитрий Иванович.
В списке Дубровского Новгородской четвертой летописи дается «разряд» русских полков, расставленных утром 8 сентября по указанию великого князя, назначившего и полковых воевод. Действовали полки большой, передовой, правой руки, левой руки, сторожевой. Кроме того, в заставе «в дубравах» был укрыт запасной полк во главе с князем Владимиром Андреевичем серпуховско-боровским, Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынцем и другими[1923].
Подробно описывает Куликовскую битву Никоновская летопись, сведения которой в ряде случаев совпадают со «Сказанием о Мамаевом побоище». Но последнее оживляет общий с Никоновской летописью материал выдержками из «Задонщины». В описании, которое имеется в Никоновской летописи, переплетаются фактический материал, поэтическая фантазия и политическая тенденция. Выделить эти элементы не всегда легко. В летописи прежде всего охарактеризован ландшафт местности, где произошло сражение: холмистая равнина с оврагом у устья реки Непрядвы («бе же то поле велико и чисто и отлог велик имеа на усть-реки Непрядвы»). С одного холма выступили татарские, с другого — русские воины. Сначала сошлись сторожевые полки. Бой начался с единоборства между татарским «богатырем» Темирь-мурзой, «страшным» по своему внешнему облику, и «изящным» иноком Троице-Сергиева монастыря Пересветом, также обладавшим большой «силой» и «крепостью». В этом единоборстве пали оба противника («и спадоша оба на землю мертви и ту конець приаша оба»). После этого завязалась общая битва. В девятом часу татары стали одолевать русских. На исходе девятого часа из засады вышел запасной русский полк, и его выступление решило исход сражения. Татары дрогнули и побежали, русские воины двинулись вслед за ними и разбили их наголову. В целом нарисована картина, отличающаяся чертами реальности. Известная фантастическая окраска (присущая, например, сцене единоборства Пересвета с Темирь-мурзою) не меняет этого общего впечатления. Политическая тенденция проявляется главным образом в оценке деятельности на поле битвы великого московского князя Дмитрия Донского. К этому вопросу мы сейчас и обратимся.
Ермолинская и Львовская летописи подчеркивают мужество великого князя московского. Согласно летописному рассказу, он сражался в первых рядах русских воинов («а бися в лице с татары на прьвом суиме»). Воеводы советовали ему не выходить на передний план и находиться где-нибудь в более безопасном месте («о сем бо князи воеводы глаголаху ему: «Господине, не стався наперед, но позади, или на крыле, или в опришнем где месте»»). Но Дмитрий Иванович не соглашался на это предложение, возражая, что он не может сам прятаться и в то же время других призывать наступать на неприятеля; он хочет сложить свою голову на поле битвы за русский народ, с тем чтобы служить для всех примером храбрости. «Он же рече: «Да како аз възглаголю: братие, потягнем с единого, а сам лице свое почну крыти или хоронитися назад? Но якоже хощу словом, тако и делом пред всеми главу свою сложити за хрестьяне, да прочии, видевше то, да приимуть дерзость»». Действуя в соответствии со своим заявлением, московский великий князь, несмотря на советы и предостережения, продолжал идти в бой впереди всех («би бо ся наперед ста всех»), татары поражали его в голову и тело («и много ударения прият по главе и по всему телу»), доспех его был сбит. Но бог, говорит летописец, уберег князя от ранения («на телеси же его не бе никакия раны»), хотя кругом него падали русские воины, сраженные врагами («и бе одесную его и ошюю его множество битых»)[1924].
Основное, что хочет доказать повесть, — это то, что великий князь Дмитрий сражался как простой воин, не щадя себя и являясь образцом для других участников битвы. Он не был ранен не потому, что оберегал себя, а потому, что бог охранял его. Когда читаешь изложенный летописный текст, то создается впечатление, что составитель повести убеждает кого-то, кто сомневается в храбрости Дмитрия Донского и кто удивляется, почему он остался невредимым после такой кровопролитной сечи. К этому вопросу я еще вернусь после разбора других летописных версий о Дмитрии Донском.
