Как раз в связи с описаниями происходивших в городах пожаров или их разграбления войсками своих или чужих феодалов летописцы обычно подчеркивают в ярких запечатляющихся картинах значительный по тому времени экономический уровень, которого достигли в своем росте ко второй половине XIV–XV в. по крайней мере крупнейшие русские городские центры.
Здесь уместно вспомнить имеющуюся в летописных сводах картину разорения в 1382 г. Москвы войсками Тохтамыша, когда, по словам летописцев, «погании» захватили великокняжескую казну, «взяли на расхищение» громадные богатства бояр и купцов, сосредоточенные в их «хранилищах» и в «храминах». Вспоминая о прошлом Москвы до нашествия на нее полчищ Тохтамыша, летописцы характеризуют ее как «град… велик и чюден», многолюдный («и много людей в немь»), исполненный «богатьством и славою»[1156].
Можно привести имеющиеся в летописях характеристики и некоторых других городов Северо-Восточной Руси. Во время нападения в 1410 г. нижегородского князя Даниила Борисовича с отрядом татар на Владимир там были разграблены церкви и захвачено имущество посадских людей. Грабители унесли с собою «златое, и сребреное, и кузни многое и бесчисленное поимаша множество». Похищенных денег было столь большое количество, что они делили их между собою «мерками»[1157]. В Ростове во время большого пожара 1408 г. сгорело 14 церквей «со всем узорочием, и иконы, и книги, и сосуды златыя и каменыя, и дорогия жемчуги…». Расплавились церковные колокола. Погорели княжеские, боярские «и прочих людей» дворы «со всем товаром». В огне погибло свыше тысячи человек. Перепуганные люди «начаша мыкати из домов своих», бросались к Ростовскому озеру, пытаясь найти спасение в судах и на плотах. При этом более 300 человек утонуло[1158]. Когда в 1375 г. ушкуйники напали на Кострому, то они нашли там такое количество «всякого съкровища», что не смогли унести с собой значительную часть награбленного и, забрав все «драгое и легчайшее», выбросили в Волгу и сожгли «прочее, тяжкое и излишнее». О населенности города свидетельствует то обстоятельство, что против ушкуйников выступило «горожан много более 5 тысящ»[1159].
Конечно, во всех такого рода летописных рассказах больше чувства, чем конкретного материала. По ним трудно судить о статистике населения городов, о степени развития в них ремесел, о капиталах, принадлежавших отдельным купцам. Но общий вывод о том, что целый ряд русских городов XIV–XV вв. может быть отнесен к числу крупных торгово-ремесленных центров, сделать следует.
* * *
Очевидно, города росли за счет притока крестьянского населения. И здесь мы подходим вплотную к очень интересному вопросу, вызывающему большую полемику среди исследователей: можно ли говорить о том, что беглые крестьяне и холопы, попадая в города, освобождались от крепостной зависимости. Надо сразу оговориться, что прямых данных для решения этого вопроса у нас нет, а косвенных слишком мало. Главным источником при изучении поставленной проблемы для исследователей русского города XIV–XV вв. являются статьи договорных грамот, оформляющих отношения московских великих князей с удельными и касающихся положения крестьян и холопов, бежавших в Москву. В договорной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского и серпуховского и боровского князя Владимира Андреевича имеется следующее указание: «А в город послати ми своих наместников, а тебе своего наместника, ине очистять и холопов наших и сельчан по отца моего живот, по князя по великого»[1160]. В докончании великого московского князя Василия Дмитриевича с князем Владимиром Андреевичем 1390 г. повторяется то же условие (в несколько иной редакции, не меняющей его общего смысла), а затем непосредственно следует новый пункт: «А кого собе вымемь огородников и мастеров, и мне, князю великому, з братьею два жеребья, а тобе, брате, треть»[1161]. Оба приведенных пункта встречаются и в ряде более поздних соглашений московских великих князей с удельными XV в.[1162]
По поводу приведенных текстов в литературе имеются прямо противоположные толкования. В. Е. Сыроечковский делает на их основе вывод о том, что горожане Северо-Восточной Руси не обладали теми правами, которыми пользовалось население городов Западной Европы в период средневековья. Бежавшие в город феодально-зависимые люди подлежали возврату своим господам. «…Приток в Москву холопов и сельчан из разных мест великого княжества обращал на себя внимание князей… Но в противоположность городам Запада, — пишет В. Е. Сыроечковский, — «городской воздух» княжеской Москвы не изменял судьбы холопа: князья требовали возврата их». При этом В. Е. Сыроечковский замечает, что князья в первую очередь стремились восстановить свои права на переселившихся в город зависимых ремесленников («мастеров»), которые представляли особенную ценность для их хозяйства[1163].
Совершенно иначе толкует те же самые постановления договорных грамот князей о сельчанах и холопах, обнаруженных в городах, М. Н. Тихомиров. Он считает, что в исследуемых договорах речь идет не о возвращении находившихся в бегах сельчан и холопов «старым владельцам, а об оставлении в городе с подчинением определенному третному владельцу» (т. е. тому из московских князей, кто пользовался правом получения доходов с той территории Москвы, на которой обнаружены беглецы). В связи с этим М. Н. Тихомиров делает вывод, совершенно противоположный утверждениям В. Е. Сыроечковского: «…городской воздух в Москве, как, вероятно, и в других больших русских городах, фактически делал свободным, по крайней мере, в эпоху феодальной раздробленности XIV–XV веков»[1164].
А. М. Сахаров в трактовке положения междукняжеских докончаний о розыске в городах княжеских крестьян и холопов возвращается к точке зрения В. Е. Сыроечковского. «Смысл условия совершенно ясен, — пишет А. М. Сахаров, — князья договорились о возврате бежавших в город своих холопов и сельчан. Тем самым они возвращались к своим старым владельцам и вовсе не обязательно должны были оставаться в городе». Что касается «мастеров» и «огородников», то они, по мнению А. М. Сахарова, делились между князьями «пропорционально их третному совладению», т. е. пропорционально той доли доходов с Москвы, которая принадлежала каждому из них[1165].
В изложенных мнениях следует разобраться. Приведенные выше тексты княжеских договорных грамот не дают права говорить, что «городской воздух» сам по себе делал свободными беглых крестьян и холопов. Поручение княжеским наместникам «очистить» последних означает производство какого-то специального расследования о княжеских феодально-зависимых людях, вышедших в Москву. Кстати небезынтересно отметить, что непосредственно вслед за статьей докончальных грамот, говорящей о том, что надо «очистить» княжеских холопов и сельчан, обычно в этих документах следует пункт о других спорных «делах» между князьями, которые нуждаются в разборе. По контексту следует, что и в отношении найденных в городе княжеских холопов и сельчан также производилось (наместниками) судебное разбирательство. Но с какой целью? В. Е. Сыроечковский и А. М. Сахаров утверждают, что смысл рассматриваемого положения договорных грамот — возврат князьям убежавшего от них феодально-зависимого населения. Но ведь источники этого вовсе не говорят. Это — гипотеза названных исследователей, и гипотеза сомнительная, ибо когда в договорных грамотах речь идет о выдаче владельцам беглых крестьян и холопов, то об этом написано прямо. «А холоп или половник забежить в Тферьскую волость, а тех, княже, выдавати», — читаем, например, в договоре Великого Новгорода с великим князем Михаилом Ярославичем тверским начала XIV в.[1166] Я думаю поэтому, что выражение «очистить холопов и сельчан» надо понимать иначе.
