«Живительную влагу» от водки до самогона-первача он поглощал с придыханием, одним глотком и занюхивал хлебом. Потом в ход шло все подряд — кильки, соленые огурцы, лук, маринованные грибы, шпиг. Горяев же, чувствуя свою ответственность, создавал лишь видимость того, что не отстает от него и был поэтому трезв как стеклышко.

На этот раз, не окончив игру, резким движением руки генерал смахнул с доски шашки. Швырнул на пол колоду карт так, что они разлетелись по комнате в разные стороны. Уставился на Горяева.

— Мудрый ты человек, капитан, если так умело проигрываешь мне, пьешь наряду со мной и не бываешь пьян. Ты что, не желаешь меня обидеть или из уважения к моему генеральскому мундиру так поступаешь?

— Раньше выигрывал, а теперь что-то не везет. Наверное, вы лучше играть стали. А когда проигрываю, даже спирт не разбирает, не то что водка, — сочинял Горяев.

— Ладно дурачить старика, — примиряюще, слегка заплетающимся языком сказал генерал. — И пить мне больше не давай. Как бы заманчив ни был повод выпить!

— Договорились, — улыбнулся Горяев.

Он понял: не такой уж и лопух Пантелеймоныч, если разобрался в его хитростях. Но какой ход последует за этим?..

— Скажи, капитан, только откровенно. — Дожевав бутерброд, генерал продолжил: — Что ты делаешь, когда на твою шею — он показал это выразительным жестом — груз ответственности давит так, что выть хочется, а у тебя — ну никакого выхода? Хоть вешайся.

— Как что? Душу отвожу с кем-нибудь, — ответил Горяев.

— Резонно. А с кем душу отводишь?

— С близким мне человеком.

— С женой, что ли? Она разве способна понять мою душу? Есть у меня зазноба. Так ей тоже не душа моя интересна, а кое-что другое. Сам знаешь. А еще, чтобы дорогое угощение, тряпки, побрякушки. И все за мои кровные!

— Любовницы все на одно лицо, — подтвердил Горяев.

— Вот именно! Поэтому я с нею держу язык за зубами. — Генерал схватил пальцами за хвост кильку, запрокинул голову, сунул в рот, прожевал. — Ты мне чертовски нравишься, капитан! И уважительный, и понимаешь с полуслова. Откроюсь тебе, как другу. Ты же не побежишь на меня доносить?

— Если сомневаетесь, не говорите, — пожал плечами Горяев.

— Думаешь, не переживаю, что бываю несправедлив и даже жесток с людьми? Еще как переживаю! Но буду с тобой, как на духу. Одно успокаивает. Там, наверху, поступают жестче. Я лишь бумаги подписываю. Приговор выносят и приводят в исполнение другие. А ежели гак, я здесь не при чем, друзья-товарищи! Так или не так?

— Ну так, — подтвердил Горяев, сам не зная что.

— Теперь понимаешь, как трудно мне живется? Но и указания вышестоящих я тоже не смею не исполнять. Ну и сводишь, что называется, дебет с кредитом.

— Понимаю, — посочувствовал Горяев.

— Вот и банды эти, дьявол бы их побрал, на мою голову свалились. Думаешь, не сознаю, что за неделю их уничтожить невозможно? Но опять-таки указание: «Покончить с террористическими и националистическими бандформированиями в кратчайший срок и любыми средствами!»

Генерал закусил.

— Вот открылся тебе и на душе вроде бы легче стало.

— Ну так подайте в отставку, если не согласны, — сорвалось у Горяева с языка. — Думаю, отпустят, неволить не станут.

— Я слишком много знаю, чтобы со мной так легко расстались… Да и куда деваться? Служил в милиции. Заправлял кадрами в обкоме партии. Всюду та же картина: давай показатели! А где я их возьму? Вот мне и тяжело. Нет! Не понял ты мою душу, капитан! Мыслишь, как человек далекий от того, что происходит в стране, в органах, в партии нашей ленинской.

— Вы правы. Я во многое не посвящен либо знаю понаслышке. Вы же человек информированный. Но мудрость народная гласит: если руки запачкались, их надо вымыть.

— Мораль читаешь… Как щи ложкой хлебать, я и сам знаю. А ведь я поверил в тебя, как девке в любви объяснялся… Значит, ошибся.

— Я вижу, вы мучаетесь, товарищ генерал. Порвать с этим злом боитесь, а возможно, и не желаете, на раскаяние не способны. Оттого и сказал такое. Как говорится, откровенность за откровенность.

— Ты что же, учить меня вздумал?! — Глаза генерала налились кровью, стали похожи на бычьи. Он резко встал, вышел из-за стола. Выругался матом. Завалился на диван. Через минуту комната наполнилась его храпом.

Горяев переживал случившееся. Невольно он оказался посвящен в дела особой секретности. Но кому же нужны свидетели?..

Раздался телефонный звонок.

— Капитан Горяев у аппарата.

— Здравствуй, Глеб. Это Буслаев. Я говорю с полевого телефона. Докладываю: в ближайшее время начнутся горячие дела.

— Ну-ну, давай дерзай. Держи в курсе событий.

— Я хотел бы доложить об этом лично генералу Петрову и пригласить его на капитанский мостик. Он просил об этом меня.

Антон Буслаев говорил иносказательно, чтобы телефонистка на станции не могла догадаться, но Горяев превосходно понимал, о чем идет речь. И тем не менее замешкался. Не сразу сообразил, как поступить.

— Одну минуточку, Антон, — сказал он и попытался разбудить генерала, но тот в ответ лишь недовольно бурчал, выкрикивал что-то невнятное и даже непристойное. Тогда сам ответил за него: — Видишь ли, Антон… Товарищ генерал занят важным делом, не допускающим отлагательства, и приехать к тебе при всем желании не сможет, о чем весьма сожалеет. Приказал передать тебе, чтобы чувствовал его рядом с собой и действовал решительно, как договорились в Москве.

— Ну что же. Остается только пожалеть, — сказал Буслаев. — Передай товарищу генералу, что все так и будет, как он требует…

В трубку ему был слышен голос генерала. Тот лыка не вязал. Антон понял: надеяться следует только на себя. Тщательно готовиться к каждой боевой операции и наращивать собственный опыт. Да и откуда у генерала подобный опыт, если он из кабинета не вылезает.

Когда генерал проснулся, Горяев доложил ему о звонке Антона.

— Это хорошо! — бросил Петров. — Скажи, капитан, что ты лично думаешь о лейтенанте Буслаеве?

— Он — смелый человек, — ответил тот.

— Лишен чувства страха? Так что ли?

— Наверное, каждому человеку это чувство присуще.

— Тогда в чем же дело? — допытывался генерал.

— Он никогда не старается в полной мере сознавать опасность, которая его поджидает всюду. Тогда и море по колено.

— Может быть. Может быть… Давай по такому случаю трахнем по маленькой! — Генерал поднял стопку водки. — Смерть окуням, как говорят у нас на рыбалке! Смерть бандитам! Ух, я их, только попадись на глаза! Смерть Гитлеру и Муссолини! Да здравствует вождь всех угнетенных народов товарищ Сталин!

Буслаев прилег на диван отдохнуть перед трудным днем. Но прежде прослушал радио из Москвы. Юрий Левитан передавал о начале Крымской конференции глав правительств антигитлеровской коалиции. Сталин, Рузвельт и Черчилль собрались решить сложнейшие вопросы, связанные с завершением второй мировой войны и послевоенным устройством мира.

Передали сообщение также и о том, что войска Красной Армии вышли на Одер.

«До Берлина — менее ста километров, — размышлял Антон. — Но не в характере немцев сдаваться без боя. Агонизирующие фашистские силы, конечно же, будут отчаянно драться за каждую пядь своей земли. Прольется еще немало крови… Мой Берлин — бандформирование Краковского. В нем до ста головорезов, которым нечего терять. Схватка, конечно же, будет жаркой, до последнего бандита!..»

Спал Антон не более двух часов. В три часа утра по его приказанию к нему доставили из деревни Ерему Безуглова по кличке Мелахольный.

— Ранним утром мы начинаем боевую операцию по ликвидации банды Краковского и должны выиграть сражение, — сказал Буслаев. — Вы могли бы вывести нас на боевые позиции так, чтобы не учуяли собаки, не говоря уже о часовых?

— Спасибо за доверие, лейтенант… — поблагодарил Ерема. — Часовые, говорите? Так они же дрыхнут до самого рассвета. Ночью кто же осмелится нападать на них? А собаки, да. Бодрствуют гады. — Глаза Еремы вдруг озорно загорелись. — Но мы подойдем с подветренной стороны, и четвероногие не успеют даже взбрехнуть!